Дело о сорока разбойниках

Дверь с шумом распахнулась, влетели доктор Боровский, Зубов и фельдшер Афанасьев, видимо, привлеченные шумом разбитого стекла и грохотом упавшего микроскопа. Втроем навалившись на пациента, они с силой оттащили его от Иноземцева. Иван Несторович, ощутив свободу, невольно поддался к окну, прижав руку к щеке, которую неприятно что-то обожгло в суетне схватки. Оторвав ладонь от лица, он вздрогнул – пальцы были в крови.

– Признайтесь же, Иноземцев! Это были вы! – вырываясь, кричал Дункан. Глаза его горели яростью, всклокоченные седые волосы торчали в разные стороны, по подбородку текла слюна. Он все еще крепко сжимал перепачканный кровью скальпель. Афанасьеву и Зубову насилу удалось разжать его хватку. Несколько сестер милосердия, заглянув на шум, взвизгнув, убежали и привели санитаров.

– Пусть он признается, что травит всех нас! И, верно, князя отравил! А может, и убил его, – продолжал яриться Дункан. – Я видел вас, в черной одежде, вы пробрались в мою палату. Это были вы, Иноземцев, переодетый в черный костюм! Думал, я сплю, хотел укол всадить очередной, а я с тех пор сна не знаю, глаз не смыкаю. Явился-таки и укол сделал, да так скоро, что я не сразу и опомнился. Тенью к кровати скользнул, в плечо иголку воткнул. И исчез. Я за ним погнался. Но куда уж мне, больному, было за ним поспеть. Признайтесь, доктор Иноземцев, вы фокусы, оказывается, и не такие показывать мастак, не правда ли?

– У вас галлюцинации, – проронил Иноземцев.

– Галлюцинации! Вестимо отчего, от луноверина вашего. И в выгоду вам эти галлюцинации на меня нагонять, в выгоду…

Явились санитары, скрутили его, за неимением специальной рубашки, просто веревками повязали, и потянули к двери в коридор.

– …потому как мстите. Мстите за тигра! Всех, кто ваше безумие на свет божий выставил, порешить вздумали? Не выйдет! Я таких, как вы, насквозь вижу, безумцев да маньяков, и рапорт на вас градоначальнику уже написал со всеми подробностями вашей опасной личности! И самому Вревскому тоже! Он вас на место живо поставит! Безумец, сумасшедший, умалишенный… Сядете опять в желтый дом, там вам и место. Это он, поверьте мне! Он – черный человек, являющийся ко мне ночами с иголкой. Я видел вас, клянусь…

Дверь наконец захлопнулась, скрыв чудовищный облик сумасшедшего, хотя вопли доносились до лаборатории еще несколько минут. Ибо большого труда стоило санитарам побороть ярость больного.

– Ничего, – будто самому себе пробормотал пораженный доктор Боровский и дрожащей рукой вытер мокрый лоб; верно, впервые настоящего буйного пациента наблюдать имел удовольствие. – Скоро будет открыто беспокойное отделение. Я сам… Я сам лично тому поспособствую.

Иноземцев продолжал стоять у окна, одной рукой схватившись за подоконник, другую прижав к лицу, меж пальцами коей сочилась кровь, заливаясь за рукав кителя, – нож скользнул от уха до подбородка вдоль скулы. Круглыми от ужаса глазами глядел Иван Несторович на запертую дверь, за которой только что исчез Дункан, вдруг своим появлением ответивший на все вопросы, душившие доктора. Никто, даже сам Иноземцев, не мог ручаться, что психиатр не говорил правды. Ведь все могло быть! И даже то, что Иноземцев до того с катушек слетел, что не только агнозией, «синдромом Шалтай-Болтая», грудной жабой занемог, но и самым настоящим раздвоением личности. Днем он был добропорядочным доктором Иноземцевым, а ночью тем самым черным человеком, который и обкалывал всех морфием или того хуже – луноверином. Обида, глубоко им запрятанная в душе на весь род людской, сотворила, в конце концов, из него чудовище, маньяка, бездушного головореза.

Стоял Иноземцев, сраженный сим открытием, опять позабыв, где он и кто он. А тем временем доктор Боровский уже добрых несколько минут плечо его теребил, дозваться не мог.

– Что? – перевел наконец Иноземцев стеклянный взгляд с двери на Петра Фокича.

– Шить, говорю, любезный, надо, – повторил уже в десятый раз тот. – Рана достаточно глубокая. Боюсь, и к эфиру прибегнуть придется.

Иноземцев безучастно махнул рукой, анестезия была даже кстати. Сейчас допытываться начнут, при чем тут луноверин, подозревать, и выяснится, что эпидемию он самолично сотворил. Ох, не до вопросов сейчас было Иноземцеву. Сам себе поспешно ввел под кожу атропин, заправил ингаляционный испаритель и, сделав несколько в нем глубоких вдохов, опустился на кушетку.

«Все забудется, если проснется, а не проснется, так мир много не потеряет, одним убийцей меньше будет».

– Иван Несторович, что ж вы так торопитесь, не много ли вы эфира плеснули в аппарат? – последнее, что он услышал, закрыв глаза. – Что ж вы наделали…