Дело одного дня

Бумажное государство имела правителя – главного канцеляра, его верного слугу – зама, подданных, свиту и тысячи преданных воинов вооруженных синими чернилами. Один из таких воинов находился в середине канцелярии, в самом её сердце – Брюсов, фамилия его, без имени и отчества. Иногда молодой человек вспоминал настоящее имя, но расхлябано сразу забывал его. Себе не доверял, не доверял и паспорту, за исключением олухкратических служащих, называвших Брюсова именно так.

Работал он давно, занимал должность переписчика копий, имел хорошее образование и недурно высказывали мысли:

– Поработаю пару лет, а там видно будет, зачем наперед загадывать?

Про повышения он не думал и никогда не жаловался. И без него очередь мечтавших повышения прозябала. Только одно светило в карьере – всегда переписывать, каждую буковку и знак препинания. К этому привыкаешь, вводишь умения – пишешь быстрее, становишься мастером.

Брюсов, как ему и подобает, находился за рабочим столом, переписывал копии, тонущий в рутине номенклатуры.

– Брюсов, дружище, что там у тебя? Все пишешь, смотрю. Пойдем, пройдемся, встряхнёшься. – обратился к нему сосед канцеляр.

– Всегда с радостью, но ты смотри, – отвечал Брюсов, указывая на стопку бумаг. – ещё четыреста дел, и все надо успеть сделать.

Сосед усмехнулся, произнес:

– Эти бумаги – тиски, а тебе все равно. Как ты это терпишь?

Брюсов отложил ручку, взглянув на часы и увидев приближение обеда, переключился на соседа:

– Мне все равно. Покончу с этим и домой.

– С бумагами ты не покончишь, нужно что-то кардинальное.

– Мне все равно.

Сосед недоумевающе глядел, приподняв бровь, и наклонившись, сказал:

– Есть у меня к тебе предложение.

– Что за предложение?

– Взгляни на эти бумаги, они кругом, и тебе двадцать семь уже, но ни дома, ни семьи. Что же ты так? Ты живешь канцелярией, словно земляной червь. Я за нас всех переживаю, и переживает тот – указывает пальцем вверх. – он. Нам нужны единомышленники, чтобы сжечь здесь все, разрушить до основания. Вон, Векселеров, уже жандармов приставил сюда.

На Брюсова слова не действовали. Его больше впечатлит орфографическая ошибка, нежели красные словца. Брюсов безразличен, и видя это, сосед толкнул стопку бумаг, та разлетелась в стороны.

– Что ты делаешь? – ответил яростно Брюсов, и бросился поднимать документы. – Что тебе надо? Я же дал понять, что мне все равно, особенно идти против кого-то.

– Я и не прошу идти против кого-то, мы все сделаем сами.

– Так что же?

– Как друг, пронеси одну сумку, и больше ничего. Я больше тебя не побеспокою.

– И что там будет? Бомба, на которой я сам и подорвусь?

– Просто бумага. Настоящую бомбу пронесем мы. Ничего не будет, даю слово.

Брюсов не верил соседу, считая его за сказочника. В голове крутились лишь комы бумаг, которые нужно было переписывать, а пустые разговоры изменений совсем не к месту. Таких разговоров было полно, и оставались они лишь на устах, не дальше.

– Хорошо, раз отстанешь. Я сделаю, только оставь меня.

Сосед, ни сказав слова, исчез.

«Емельян был занят подготовкой отчета, сидя в своем кабинете. В дверь постучали, и сразу же произнесли:

– Емельян, вас хотят видеть на седьмом этаже.

Емельян не раздумывая, почти бегом, направился туда.

Поднимаясь по лестнице, он незаметно проскакивал своих коллег и подчиненных, успевая здороваться и безостановочно бежать на встречу. Кто-то постарался его остановиться, нормально поговорить или узнать куда тот торопиться, но Емельян не обратил внимания и продолжил путь.

Он шел, смотря ровно вперед думая о предстоящей встрече. Неужели его заметил сам мэр, оценив весь труд?

Пробежал четвертый, пятый этаж, оказался на шестом. Кто-то крикнул вслед, но Емельян не обращая внимания, вышел на последний рубеж – пролет на седьмой. Перед входом его встретила стража, спросив:

– Куда направляетесь, Векселеров?

Он с отдышкой отвечал:

– Туда. Пустите, он ждет меня.

Стража отошла, освобождая путь.

Пролет закончился, перед глазами предстала огромная дверь сквозь щели, которой просачивался яркий свет. Емельян постучался, но никто не открывал. В дверной щели никого не разглядеть из-за обильной яркости, обжигались роговицы. Что за прожекторы? Куратор привык к тьме, к тусклому свету.

Вдруг дверь отворилась, создавая проход. Вдали чей-то голос произнёс:

– Входи.

Голос был громок, но отдавался дружелюбием. Емельян немедля вошел.

Судорожно закрывая глаза, он не мог разглядеть, что было перед ним. Казалось, свет окутал пространство.

Голос говорил:

– Вы заметили, как из века в век идеи мельчают? Раньше и наше дело, политика, была благородным делом. Вам известно об этом?

Емельян молчал, он старался слушать человека скрывшегося за навесом света.

– Вспомните древних римлян. Политика – благородство, честь. Великие деятели подобии Цицерона, Цезаря, Августа, Аврелия или оратора Сенеки. Их было много. Почти каждый муж Рима велик. Они достигли того, что не удастся ни одному последующему поколению. Ни мне, ни Вам, ни нашим детям. Возможно уже никогда.