Дело побежденного бронтозавра

— Н-да, — сказал он задумчиво, — условия содержания несколько бесчеловечные. Впрочем, может быть, так оно лучше для дела. Наш друг из Страны восходящего солнца наверняка понимал, на что он идет. Или, может быть, все-таки не понимал?

И он наконец соизволил взглянуть на узника. Тот, однако, продолжал неподвижно сидеть с закрытыми глазами.

— Арестованный, встать! — рявкнул штабс-ротмистр.

Ресницы японца дрогнули, спустя пару секунд он медленно открыл глаза. Посмотрел на вошедших без всякого интереса.

— Встать, я сказал, — жандарм шагнул к узнику, поднял тяжелый кулак.

Тот даже бровью не повел, глядел на врага совершенно равнодушно.

— Поистине буддийская выдержка, — одобрительно заметил статский советник. — Однако позвольте сказать, что молчанием вы только усугубите ваше положение, и без того неблагоприятное.

Японец медленно перевел раскосые глаза с штабс-ротмистра на статского советника.

— Луски… плохо… понимай, — губы его шевелились медленно, непослушно, слова он произносил по отдельности. — Бедны китайса… вокзал сидела, ницо не знай.

— Ну, то, что вы бедный китаец, мы поняли по вашей фальшивой косе и хира́гане[4] в ваших записях, — кивнул Загорский. — Однако должен отдать вам должное, подготовились вы недурно. Вы даже букву «р» на «л» заменяете, как и положено китайцу. Но, как говорят у нас в России, сколько веревочке ни виться, а все конец будет. Вы, конечно, можете морочить голову местным жандармам, но со мной этот фокус не пройдет. Вам не повезло: я хорошо знаю китайский язык и китайские обыкновения. И скажу вам совершенно определенно — никакой вы не китаец. Дальнейшая ваша судьба зависит исключительно от вашей готовности с нами сотрудничать.

Японец молчал, на лице его ничего не отражалось.

— Для начала позвольте представиться, — произнес Загорский, видя, что собеседник категорически не желает вступать с ним в разговор. — Я статский советник Нестор Загорский. Едва ли вы обо мне слышали, но могу вас уверить, что полномочия у меня здесь самые широкие. Я могу вас приговорить к смертной казни, а могу отпустить на все четыре стороны.

Услышав такое, штабс-ротмистр бросил на Загорского изумленный взгляд. Тот, однако, продолжал как ни в чем не бывало.

— Позвольте теперь узнать, как ваше драгоценное имя? Я, в отличие от штабс-ротмистра, не могу именовать вас просто заключенным.

Японец, однако, продолжал молчать.

— Ну, хорошо, — сказал Нестор Васильевич терпеливо, — не желаете называться — ваше дело. Однако замечу, что, когда мой помощник вас задерживал, он произвел небольшой поверхностный осмотр. И обнаружил в вашей одежде вот эту вещь.

Он показал японцу микроскопическую стальную бляху вроде пуговицы с выбитым на ней номером. Тот вздрогнул и непроизвольно потянулся рукой вверх, к месту, где его фальшивая коса совсем недавно крепилась к японской его голове.

— Номер пятнадцать, — сказал статский советник, бросив взгляд на бляху. — Что ж, значит, буду звать вас Пятнадцатым…

— Господин статский советник, — не выдержал жандарм, — почему же вы сразу не передали нам эту вещь? Ведь это улика, она может помочь в следственных действиях.

Загорский отвечал, что эта улика, разумеется, может помочь, но исключительно тому, кто способен ей воспользоваться. А кроме того, штабс-ротмистр наверняка слышал такой термин — трофей? Обычно его применяют к военным приобретениям, однако у сыщиков и разведчиков есть свои трофеи. И этими трофеями они, как правило, ни с кем не делятся.

Жандарм засопел, вид у него сделался обиженным. Однако статскому советнику было не до забот и горестей штабс-ротмистра, он неотрывно смотрел на японца.

— Пятнадцатый-сан, — проговорил он, — у меня к вам будет несколько вопросов. Первый: сколько сейчас во Владивостоке шпионских групп?

Японец, кажется, снова впал в какую-то каталепсию. Во всяком случае, он не смотрел больше на Загорского, прикрыл глаза и слегка покачивался вперед и назад. Тот с минуту наблюдал за ним с живым интересом, потом покачал головой и заметил, что медитация, конечно, дело хорошее, но всякая медитация хороша во благовремении. Если господин Пятнадцатый не начнет с ними сотрудничать, придется оборвать его медитацию самым грубым образом.

Японец, словно бы впечатленный речью статского советника, перестал раскачиваться и приоткрыл глаза.

— Бедны китайса… — пробормотал он жалобно, — ницо не знай…

— Упорный, — заметил жандарм.

Нестор Васильевич с некоторым раздражением отвечал, что он не просто упорный, а упорный дурак. Профессионал, пойманный за руку, если он, конечно, хочет жить, всегда может сообщить хотя бы часть сведений, пусть и малозначащих. А упираться, как осел, будучи разоблаченным по всем статьям, — это политика остолопа.