Дело побежденного бронтозавра

— Мутная история, очень мутная, — старый еврей закачал головой из стороны в сторону, словно китайский болванчик. — Как говорим мы, евреи, правда не грех, но говорят ее не при всех. Я сам, вы понимаете, ничего этого не видел, однако ходят слухи, что он подделал пограничный столб — немножко сдвинул его в сторону. То есть как именно немножко, этого мы не знаем — может, десять верст, может, все сто. Одним словом, когда столб стали восстанавливать, новый установили там, где, по словам уважаемого Тифонтая, стоял старый. Позже как будто бы поняли, что место было не то, но документы уже были подписаны. А тут, сами понимаете, что подписано пером, то во второй раз не подпишешь.

Если верить Зильберу, китайцы тогда сильно обиделись на Тифонтая, стали звать его изменником и даже говорили, что внешность у него китайская, а сердце русское.

— Скажу вам, что в устах китайцев это совсем не комплимент, — понизив голос, доложил Исаак Моисеевич. — Но я, кажется, отвлекся. Вы спрашивали, с какого боку тут государь император? А я вам скажу с какого. Когда он еще был наследником цесаревичем, он поехал в Японию… Ну, вы молодой человек, вы этого не помните.

Статский советник, усмехнувшись, отвечал неожиданно, что он эту историю помнит отлично.

— Тем более, — оживился торговец. — Я вам скажу, как родному: зачем русскому величеству надо было ехать в Японию, когда у нас тут все есть? Все, что хотите, — чай, меха, рыба, древесина — есть буквально все! А он поехал в Японию! Нет, конечно, кто я такой, чтобы указывать, но почему в Японию? Пускай в Британию, во Францию, на худой конец в Германию — но в Японию?! Нет, поймите меня правильно, я очень уважаю японцев — это старинная культурная нация, но между нами говоря, они же просто макаки. Сам государь император так и сказал, когда вернулся: макаки — и больше ничего! Так зачем, я вас спрашиваю, было туда ехать, тратить силы и время, когда можно просто спросить у знающих людей? Любой еврей от Владивостока до Хабаровска скажет вам то же самое, что сказал его величество, и для этого совершенно не нужно никуда ездить.

Тут Загорский несколько нетерпеливо прервал его, сказав, что про мудрость дальневосточных евреев он уже все понял, ему бы хотелось услышать про императора.

— Само собой, — закричал Зильбер, — я сам бы хотел услышать эту историю, если бы не знал ее из первых рук! Но кто я такой, чтобы мне рассказывали истории знатные господа, я вас спрашиваю — кто я такой? Я никто, я еврей, но я патриот России — вот и все, что можно про меня сказать, не моргнув ни единым глазом. Именно поэтому, когда цесаревич возвращался из Японии и шел мимо лавки Тифонтая, он зашел к нему в лавку и увидел, что тот так хорошо говорит по-русски, как дай бог нам с вами. Наследник попросил помочь ему купить пушнину — вы же понимаете, наследнику русского престола нет никакой возможности купить пушнину самому, тут нужен еврей или на худой конец китаец. Тифонтай посмотрел на цесаревича и увидел, что тот не какой-нибудь шлемазл, а натуральный русский царевич, и такому палец в рот не клади. И он не стал ничего класть, а вместо этого повел его к своему знакомому, который по чистой случайности продавал эти самые меха.

По словам Зильбера, цесаревич сразу увидел, что пушнина хорошая, а цена — просто пальчики оближешь.

— И он хотел купить эту пушнину, но у него совершенно не было денег, — продолжал Исаак Моисеевич. — Мы с вами взрослые люди, мы понимаем, что у наследников никогда нет денег. И в этом русские цари ничем не отличаются от еврейских биндюжников. Сначала ты похорони любимого папашу, прими его дело, и тогда у тебя будет столько денег, что можно жить еще хоть сто двадцать лет и совершенно не умирать. Тифонтай, который видел людей насквозь, сразу понял, как цесаревичу хочется этой пушнины и как у него нет денег. И он повел себя как культурный человек. Если, сказал Тифонтай, в России уже нет денег, чтобы купить наследнику цесаревичу немного меха прикрыть наготу, так я сам одолжу ему деньги под самый щадящий процент или даже вовсе без процентов. В благодарность за всю эту историю цесаревич предложил Тифонтаю должность. Но Тифонтай ее не принял, потому что знаете, есть такая китайская пословица: «Прибыль лучше славы», и хоть я и не китаец, но совершенно с ней согласен. И тогда цесаревич своим личным повелением приказал считать Тифонтая купцом первой гильдии. Вот так оно и было, а вы говорите, что мы тут сидим на краю мира и ничего не понимаем в текущей политике.

Закончив свой монолог этими неожиданными словами, старый еврей поглядел на статского советника с каким-то упреком.

— Любопытный человек этот Тифонтай, — задумчиво проговорил Загорский, — странно, что я раньше про него не слышал.

Торговец пожал плечами: здесь у них про Тифонтая знает всякий, но Петербург — это вам не здесь, и статские, а равно и тайные советники из столиц могут ничего не знать про бедного китайского купца, пусть даже он человек довольно богатый.