Дело побежденного бронтозавра

Сначала не слишком уверенно, но с каждой секундой все решительнее лавина русских солдат покатилась вниз на замерших в испуге японцев. Их пытались встретить разрозненными выстрелами, но в темноте почти все пули ложились в молоко.

— Ур-ра-а! — гремел солдатский поток, обрушиваясь на удирающего противника. — Ур-ра-а-а-а!

Русская лава заливала подножие горы, бахал артурский пулемет, обиженно и бессильно огрызались в ответ японские винтовки. У блиндажа появилась резервная рота, возглавляемая поручиком Двинским, без долгой подготовки бросилась вниз, в атаку, влилась в ряды своих товарищей.

Внезапно статский советник вскрикнул и схватился за плечо. К нему обернулся поручик Двинский.

— Что с вами? Ранили?

— Кажется, да, — с досадой отвечал Нестор Васильевич, опускаясь на землю.

— Зачем же вы в бой сунулись, господин инженер? Ваше дело — укрепления да коммуникации. Эх…

Он поискал глазами в темноте, никого не нашел, крикнул зычно:

— Балобин! Балобин, черт! Где ты?

Из темноты вынырнул немолодой уже усатый ефрейтор.

— Здесь я, вашбродь!

— Возьми еще рядового, доставьте господина инженера в лазарет.

— Не нужно, — запротестовал Загорский, — я сам доберусь…

И сделал безуспешную попытку встать на ноги, но тут же снова опустился на землю. Балобин споро поднял его, закинул здоровую руку статского советника себе на плечо и быстро повлек за собой. Увлекшийся Ганцзалин даже не оглянулся — он продолжал поливать врагов сталью и огнем из артурского пулемета.

Спустя час статский советник уже расположился в госпитале в маленькой палате на двух человек. На соседней койке лежал тяжело раненный офицер, судя по кителю, висящему на стуле, пехотный капитан. Голова и лицо его были перевязаны, из бинтов торчал только нос.

У самого статского советника руку уже обработал врач. Ранение оказалось нетяжелым — пуля прошла навылет, так что после очистки и дезинфекции раны руку просто забинтовали и повесили на перевязь. Загорский рвался из лазарета на волю, но хирург Миротворцев рекомендовал хотя бы сутки полежать в госпитале: была опасность, что рана начнет гноиться.

На одни сутки статский советник согласился, и его поместили на свободное место в маленькую палату, где уже лежал пехотный капитан.

Посидев на своей кровати без всякого дела минут пять, Загорский ощутимо соскучился. Его деятельная натура требовала какого-то занятия.

— Проклятие, — проговорил он сокрушенно, — совершенно нечем заняться! Хоть помирай со скуки.

Забинтованный капитан слегка шевельнулся, но ничего не сказал. Загорский посмотрел на него.

— Как вы себя чувствуете? Может быть, нужен врач или позвать вам сестру?

— Благодарствую, — глухо отвечал капитан, — ничего не нужно.

Однако Нестор Васильевич не унимался.

— Черепное ранение? — спросил он сочувственно. — Как говорим мы, инженеры, череп — это биссектриса человеческого тела. Вот только биссектриса делит, а череп — объединяет. Изыми его из чертежа — вся фигура перестанет существовать. У вас ранение пулевое или осколочное?

— Осколочное, — после небольшой паузы так же глухо отвечал капитан.

— Операцию уже сделали или еще только будут? — полюбопытствовал Нестор Васильевич.

Сосед по палате шевельнулся, но ничего не ответил.

— Все эти трепанации и прочие вивисекции вгоняют меня в дрожь, — заметил статский советник. — Нет ничего страшнее черепных операций, после них можно остаться совершенным идиотом. Впрочем, некоторые переходят в это состояние без всяких операций и абсолютно незаметно для окружающих притом — во всяком случае, на поведении их и взглядах это никак не отражается.

Капитан неожиданно хмыкнул, как будто пытался сдержать смех. Статский советник, однако, как ни в чем не бывало продолжил свою мысль. Некоторые полагают, что черепные операции стоило бы делать сразу при рождении. Ученые говорят, что если, например, воздействовать на одну из долей мозга, можно бороться с психическими нарушениями. Это можно делать после того, как человек заболеет, но можно и заранее, так сказать, профилактируя неприятности.

— Вы меня пугаете, — заметил капитан.

— Вот именно об этом я и говорю, — подхватил Нестор Васильевич. — Чрезмерная чувствительность мешает человеку быть хорошим подданным. Если немного иссечь ему мозги, он, вероятно, станет не таким пытливым и самостоятельным, зато менее склонным к бунтам и революциям. Не так ли, пан Шиманский?

Капитан вздрогнул.

— Какого черта, — сказал он неуверенно, — кто такой Шиманский?

— Это я у вас должен спросить, — спокойно отвечал Нестор Васильевич. — Кто такой человек, который известен Охранному отделению под именем Виктора Шиманского? Японский агент? Польский националист? Или, может быть, большевистский подпольщик?

— Не понимаю, о чем это вы, — нервно проговорил капитан, — при чем тут большевики?

Статский советник кивнул: хорошо, большевиков выкинем. Однако против японского агента и члена Польской социалистической партии он, кажется, не возражает?

— Я русский офицер, и мне оскорбительно слышать такие обвинения в свой адрес, — капитан заворочался, принимая удобную позу, но Загорский предупредительно поднял здоровую руку.