Дело Саввы Морозова

Пока они добирались до гостиной, мимо них мелькнула суровая физиономия телохранительницы Ангелины. Сия мощная дама посторонилась, пропуская их, но в глазах у нее отразилось явное осуждение. Это было понятно: если господин Анохин умыкнет Лизоньку из семьи, компаньонка останется без места. С другой стороны, столь завидную невесту все равно рано или поздно увели бы из дома. Так уж пусть лучше достанется она Анохину, чем какому-нибудь охотнику за приданым.

Это все мог бы сказать Ангелине Нестор Васильевич, но, разумеется, не стал. Во-первых, он не любил откровенничать с посторонними, во-вторых, Ангелина сама вполне могла быть большевистским осведомителем.

Наконец, пройдя по анфиладе комнат, достигли они и гостиной. Елизавета повернулась к нему, оглядела влюбленным и одновременно придирчивым взглядом. Загорский подумал, как слепо бывает сердце любящей женщины. Неужели она не видела, не чувствовала, что он к ней безразличен, что он, если уж быть совсем откровенным, просто использует ее, пусть даже и с благородными целями? Но ведь у нее почти нет ни жизненного, ни любовного опыта, она – оранжерейный цветок, выросший в чахлой почве родительского обожания, не знающий еще, как жестоки могут быть люди вокруг.

– Хорошо, – сказала она ему, – идем!

Они вошли в гостиную. С кресел навстречу статскому советнику поднялся отец Лизоньки, купец второй гильдии Александр Лазаревич Самохвалов – почтенный старец лет шестидесяти в старинных седых бакенбардах, с глазами печальными и все понимающими.

– Маменька себя плохо чувствует и не смогла выйти, – шепнула Елизавета, – но это ничего, все решения все равно принимает папенька.

Они уселись все втроем: папенька на кресле, жених на стуле, Лизонька – на небольшом, обитом красным бархатом диване.

После традиционных ничего не значащих вежливых слов о погоде перешли к разговорам более содержательным. Папенька поинтересовался, где служит господин Анохин и какой чин на себе носит? Чин Загорский оставил свой собственный – статский советник, сменил лишь место службы – с Министерства иностранных дел на Министерство дел внутренних.

– Ловите, стало быть, преступников? – с некоторым сомнением спросил Самохвалов. – Служба для общества чрезвычайно полезная, однако и опасная.

Загорский, однако, успокоил его, заметив, что опасной она является только для рядовых агентов и городовых, люди же на должности с опасностями почти не сталкиваются. Если, конечно, не считать таковыми разнообразные интриги.

– Что ж, прекрасно, прекрасно, – кивал купец, но в глазах его все равно стояла непонятная тоска.

Надо сказать, что отец Лизоньки был хорошо воспитан и, в отличие, скажем, от Морозова, не испытывал, видимо, никакой неполноценности перед дворянами, а у Загорского дворянское достоинство подразумевалось уже самим его званием статского советника. И тем не менее Самохвалов не пытался ни заноситься, ни принижать себя шутовски, как это делал Савва Тимофеевич при первом знакомстве. И это свойство тоже было симпатично Нестору Васильевичу и затрудняло его не вполне благородную задачу.

Потом они обедали, пили чай и говорили, говорили… Нестор Васильевич мобилизовал все свое обаяние, чтобы понравиться отцу Лизоньки. Меньше всего, конечно, хотелось ему, чтобы тот согласился на этот странный брак. Но если Загорский прав и кто-то из домашней челяди куплен Оганезовым и Дадиани, то нужно, чтобы они узнали о грядущем браке как можно скорее. А для правдоподобия необходимо согласие Александра Лазаревича. Вот и старался статский советник произвести на папеньку впечатление человека солидного и надежного, но вместе с тем и хорошего, заботливого и честного, то есть такого, который ни в коем случае дочку его не обидит.

И кажется, цели своей Загорский достиг. Чем дольше они говорили, тем спокойнее становился отец Лизоньки. Но одновременно с этим, как ни странно, возрастало беспокойство самой Елизаветы Александровны. Поначалу она бросала на статского советника влюбленные взгляды, потом они стали выжидательными, потом – тревожными и, наконец, просто паническими. Нестор Васильевич тоже несколько обеспокоился: что все сие значит? Может быть, это признаки надвигающегося припадка или еще что-нибудь столь же неприятное? Однако Лизонька наконец потеряла терпение и заговорила сама.

– Папенька, – сказала она, – папенька… Олег Петрович хочет сказать вам одну очень важную вещь.

И посмотрела на Загорского чрезвычайно выразительно. Тот едва не хлопнул себя по лбу. Нет, положительно, в критические моменты нельзя думать одновременно о разных вещах, надо сосредоточиваться на главном. Елизавета Александровна все ждала, когда наконец кавалер, как и положено, попросит у отца руки ее и сердца. А он бессознательно все оттягивал этот необходимый, но тяжелый для него момент. Впрочем, кажется, дальше тянуть было уже никак невозможно.