Дело сердца

Общественность была опечалена смертью «беби Фэй», и врачи, лечившие ее, подвергались все большей критике. Оппозиция начала формироваться, еще когда девочка была в палате интенсивной терапии, – небольшая группа защитников прав животных устроила пикет перед входом в больницу, размахивая транспарантами со ставшей легендарной фразой «Дьявольские мясники – не ученые». Злоба стала нарастать, когда стало ясно, что Бэйли даже не пытался найти человеческое сердце – на самом деле один такой донор появился прямо в день операции. Многие хирурги утверждали, что ксенотрансплантация была обречена на неудачу: хотя ДНК у людей и павианов во многом схожи, вероятность острого отторжения тканей, взятых у другого биологического вида, была гораздо больше. В своем отчете о проведенной операции Бэйли постарался защитить себя от обвинения в принятии неправильного клинического решения. Он заметил, что иммунная система новорожденного ребенка находится в недоразвитом состоянии, а значит, вероятность того, что ксенотрансплантат приживется, выше, а также указал на то, что в результате вскрытия признаков отторжения тканей обнаружено не было. Он предположил, что смерть была вызвана тем, что у донора была другая группа крови. Мало кто согласился с этим мнением, а один из экспертов публично обвинил Бэйли в том, что он «выдает желаемое за действительное».

Операция маленькой «беби Фэй» положила конец первой эпохе ксенотрансплантации. Врачи признали, что им пока не удалось преодолеть иммунологический барьер между людьми и другими видами – более того, традиционная трансплантация теперь стала казаться гораздо более надежным вариантом. За несколько месяцев до появления на свет «беби Фэй» хирург из Нью-Йорка по имени Эрик Роуз провел первую успешную операцию по пересадке сердца ребенку. Его пациентом стал четырехлетний Джеймс Ловетт, который, несмотря на понадобившуюся впоследствии повторную трансплантацию, прожил до двадцати с лишним лет. Ситуация со взрослыми была еще более оптимистичной: все больше и больше пациентов проживали как минимум год после пересадки. Первые месяцы после трансплантации всегда были самым опасным периодом, но такой результат давал надежду, что людей с пересаженным сердцем вскоре ждет гораздо более долгая жизнь – все невозможное станет реальностью, а может, и вовсе обычным делом.

Что же изменилось? Многие хирурги-трансплантологи сказали бы, что решающим прорывом стало открытие в начале 1980-х нового мощного препарата циклоспорина, который кардинально снижал вероятность отторжения донорских тканей. Вместе с тем дело было не только в отторжении. Уже в 1973 году Норман Шамвэй смог сообщить, что более трети его пациентов жили с пересаженным сердцем не менее двух лет. Этот успех во многом был возможен благодаря совершенствованию методов диагностики случаев отторжения, а также подбору эффективной лекарственной терапии для борьбы с ними. Самый большой вклад внес молодой хирург из Северной Ирландии Филип Кэйвс, который присоединился к команде Шамвэя в качестве научного сотрудника в 1971 году. Шамвэй поначалу был озадачен поведением своего нового сотрудника, который избегал посещения операционной, часами напролет пропадая в библиотеке. Когда Кэйвс несколько недель спустя наконец появился, стало ясно, что это время было потрачено не зря: он показал Шамвэю одну малоизвестную работу японского хирурга Суджи Конно, который разработал метод взятия образцов ткани из бьющегося сердца. Кэйвс знал, что симптомы отторжения проявляются через какое-то время после того, как лейкоциты пациента начинают атаковать донорский орган. Он предположил, что если изучать образцы сердечной мышцы под микроскопом, то можно обнаружить этот процесс до того, как пациенту станет плохо. С помощью технического специалиста он разработал инструмент под названием «биоптом». Он представлял собой крошечные щипцы, прикрепленные к длинной струне от пианино, которая через вену на шее вводилась в сердце. Затем от стенки сердца отщипывался небольшой кусочек ткани для дальнейшего анализа под микроскопом. Этот процесс, названный эндомиокардиальной биопсией, был значительно лучше существующих методов диагностики отторжения. Пациентам после пересадки теперь регулярно проводили биопсию и в случае необходимости давали препараты, дозировка которых подбиралась в точном соответствии со степенью отторжения. Распознавание случаев отторжения на ранних стадиях позволяло лечить его, не подвергая пациента повторной госпитализации. Показатели выживаемости взмыли вверх, и количество пациентов, живущих после операции пять и более лет, удвоилось, дойдя до сорока процентов.