Дело шести безумцев

– Я сам учил его водить. И ремни там с тройной защитой. Если хочешь, – повернулся он к Косте, – установи что-нибудь из своих айти-прибамбасов. Ну там, голосовой запуск. Заказ завтрака на заднее сиденье.

Я покосилась на него, и он добавил:

– Шучу. Нет у «Феррари» заднего сиденья.

Вот так мы трое стояли под падающим на нас снегом и смотрели на счастье наших детей, в которых оживала и продолжалась наша любовь.

Были ли счастливы мы эти двадцать два года?

И если быть совсем точной… двадцать два дня… что прошли после вечеринки, на которой вместо боулинга с коллегами я оказалась на детском утреннике с пленкой в видеомагнитофоне.

Я вздрогнула, то ли из-за мелодии песни «Что мне осталось», то ли от воспоминаний, но надеюсь, что все-таки из-за приближения зимы.

– Поговори с ним.

– Костя…

– Вам обоим это нужно.

Накрыв мои плечи теплым пиджаком, Костя проявил деликатность, чтобы первым вернуться в зал. Он поцеловал меня в щеку и быстро сжал ледяные пальцы своей теплой рукой, что согревала меня все эти годы.

Максим облокотился, сдвигая локтями пушистые шапки перил:

– Как ты? – спросил он.

– В двух словах не ответить. В двух буквах – ОК.

– В двух буквах лучше, чем в трех.

– Ты назвал сына Илья?

– А ты назвала дочку Сима, – ответил тем же тоном Максим.

– Мы мечтали, что назовем так своих детей.

– Я не против, если они назовут внучат Максимкой и Максимилианкой!

– Кирюшей и Констанцией, – поправила я его. – Тебя не было двадцать два года, Макс.

– И двадцать два дня. – Помолчав, он тихо добавил: – Тебя не было столько же, Кирыч.

– Почему сейчас? Почему ты вернулся сейчас?

– Потому что вернулась ты. Ты вернулась. Сейчас.

Вытянув руку, он коснулся серебряного кулона на моей шее. Когда-то я носила в таком пыльцу, возвращающую память, а теперь экспериментальные таблетки, вернувшие мне меня.

– Я нашел правильную формулу. Спустя двадцать два года я ее нашел. И вернулся, когда вернулась ты.

– Ты изобрел их?

– Теперь ты не будешь бояться, что случайно «обидишь» мужа или дочь, избегая их. Ты можешь бояться только за одного меня. Избегая.

Слепив снежок, я прижала его к своим полыхающим щекам.

– Двадцать два года, Максим… Ты не представляешь, через что я прошла.

– Я знаю, – вздохнул он, – я шел за тобой след в след, а где-то…

По спине хлынула судорога воспоминаний моего тела, если не разума.

– …ты нес меня на руках, – соображал мой воспаленный мозг.

Он уставился в сумрак ночи, промолчав.

– Я все знаю, Максим… я все теперь знаю…

– Звоню адвокату! – шутливо потянул он за уголок мобильника.

– Я знаю, что ты сделал. Ты совершил убийство.

Он сглотнул и тут же перестал шутить, серьезно отвечая:

– Убийство по неосторожности. Твоих сестер. Я признался тебе в этом двадцать два года назад.

– По неосторожности, – смотрела я на него, повторив, – это я тебе поверила по неосторожности! Ты убил не их. Ты убил себя!

– Ясно. Надо проверить формулу, – дернул он губой, уставившись на мой кулон с таблетками.

– Я серьезно. Ты убил себя двадцать два года назад, Максим! В боулинге, когда сказал, что виновен. Убил себя в моих глазах! Вернул память Косте. Это ведь ты украл второй кулон из моего ящика?

– Его украл Женя вместе с помадой, а потом я украл его у него.

– Как ты уговорил Костю подыграть тебе? Ведь он единственный, кто никогда не врал мне. Он работал над восстановлением пленки, и я поверила, когда он подтвердил, что на записи – ты. Как ты это сделал?

Максим театрально задумался.

– Постучал ему по плечу, он обернулся, а я ему пыльцой в лицо: на! Получай! Живи теперь с этим, как все мы! Я сказал ему правду: или он подтвердит мою ложь, или мы оба потеряем тебя навсегда.

Он утрировал, но я знала, что примерно так все и было.

Я швырнула снежком в темноту.

– Я была на пленке, Максим! Это ведь я там была?! Это… сделала с сестрами я?!

– Не знаю, – ответил он. – Никто не видел пленку.

– Женя ее видел… Это он прислал мне ее! Устроил поддельную вечеринку! Он устроил мне эту пытку в отместку за арест!

– Почти, – кивнул Максим, – но вечеринку устроил не он.

– А кто? Говори, кто?!

– Ты ее устроила. Ты сама. Вот, – включил он запись на мобильнике, где на камерах наблюдения ведомства была… я.

Те самые камеры, которые оказались «отключены на профилактику», когда я двадцать два года назад решила проверить, кто забрал у техников пленку.

Вот я иду по коридору, вот беру пленку, расписываюсь за нее как ни в чем не бывало, упаковываю в почтовом отделе, подписываю адрес.

– Есть еще видюшки, как ты оплачиваешь аренду боулинга и ТЗ с перечнем украшений для вечеринки в стиле Человека-паука. Хорошо, Полина проболталась, что ты ее позвала на тусу.

– Я сама все подстроила… но я не помню… а Воеводин? Почему он промолчал?!

– Потому что все мы решили, что так будет лучше. Нет кассеты, нет улики, нет старого дела. Все уничтожено. Прошлое в прошлом. Я продолжу искать формулу, чтобы заглушить в тебе агрессию Аллы и этот ваш симбиоз. Ты будешь жить. Потом я понял, что жить ты будешь с Костей.

– Шизофрения? – спросила я его, задавая этот вопрос полутораста врачам ранее.