Дело шести безумцев

– Только если дьявольско-божественная. Сама знаешь, скольких ты спасла за эти годы. Со всей этой гениальностью на грани безумия.

Открыв кулон, где вместо второй половины пыльцы были таблетки, я проглотила еще одну.

– Как тебе вкус? – уточнил Максим.

– Ананасовый… как тот аромат, что испускал твой вейп, когда мы встретились впервые. Значит, это конец, Максим? На этом все?

– Не говори так, стоя на балконе шестого этажа, Кирыч. Лекарство все-таки экспериментальное.

– Ты все тот же…

– Ты все та же, – коснулся он моей ладони, придвинув свою, но тут же отдернул. – Я просто рядом. Всегда.

– Максим…

– Поеду, – заторопился он, – а то бросил лимузин на парковке для великов, а мне уже не по статусу поступать как малолетка.

Кажется, он решал, куда уместней меня поцеловать: в руку, в щеку, в лоб?

– У вас с Костей выросла прекрасная дочь. Почти как ты.

– Для ее блага, пусть будет почти, – согласилась я, хотя всегда знала: в Симе есть четверть Аллы.

– Если мой сын… я его сам, – сделал он вид, будто что-то выжимает.

– Уверена, они оба лучше нас. Лучше всего хорошего, что было в нас.

Кивнув, он так и не притронулся ко мне. И что-то такое знакомое скользнуло в его взгляде.

«Поезд!» – вспомнила я. Он так же смотрел на меня в вагоне поезда Оймякона, отпуская, уходя, прощаясь…

Что? Снова на двадцать лет и чертову череду дней и часов из двоек?!

– Макс! – крикнула я, когда белые занавеси банкетного зала окутали его темную фигуру двумя крылами, стремящимися в небо. – Ты столько сделал ради меня!.. Ты хоть что-то оставил себе?! Хоть что-то?!

– Наш дом, – ответил он, не оборачиваясь, – и пыльцу надежды. То есть теперь уже пыль.

Развернувшись, он приблизился ко мне: быстрый взгляд в глаза, потом на губы. Наклонив голову, он коснулся моей пылающей, влажной от талого снега щеки невесомым поцелуем бабочки – чуть дольше, чем вечность, чуть короче мгновения, чуть реальней вымысла и лживой правды. Это был он – в моем ощущении, в каждой секунде, во вздохе, улыбке и слезе, что я переживала за годы без него.

Я точно теперь знала: он был рядом.

Всегда.

Максим ушел, а я осталась.

Вскинув лицо, я смотрела в серое небо. Снег плавился на вскипяченной кровью коже, и мне казалось, я стою под струями душа в коттедже, где мы с Максимом провели наши медовые выходные.

И он до сих пор живет в том гнезде, что не стало общим для нас двадцать два года назад.

– Ну что? – схватилась я руками за перила. – Ты же сдала на золотой значок все нормы ГТО. – Я перекинула ногу, хватаясь руками за ледяные поручни пожарной лестницы.

Моя дочка Сима и его сын Илья гнали сквозь снег на красном «Феррари», лимузин Максима резал густой сумрак, а я болталась над сугробом, словно мне опять восемнадцать.

Неуклюже плюхнувшись, почувствовала, как хрустнул мой шейный остеохондроз, заныли полученные на службе старые травмы.

Отправив Косте СМС: «Ушла домой. Люблю вас с Симой. Созвонимся», я побежала сквозь ночь. Мне не хотелось брать такси, я должна была только бежать, дышать и чувствовать. Не думать. В кои-то веки не нужно думать! Нужно просто жить!

Наученная прошлым опытом, с тех пор как меня обокрали, я больше не хранила оставшийся кулон с пыльцой, возвращающей память, в ящике рабочего стола. Теперь он был спрятан в тумбочке возле кровати.

Шучу.

Я ж не псих!

Я спрятала кулон в сейфе, впаянном в бетон балкона. А это вполне нормально – иметь такой в типовой квартире девятиэтажной панельки, разве нет?

Зачем мне кассета, если у меня есть это! Пыльца, которая вернет мне память.

Прижав кулон к губам, я ощутила аромат герани. Сколько себя помню, он всегда окружал нас. Мою маму, потом мою собственную дочь, меня… с тех самых пор, как мне было десять.

– Чтоб тебя! – закусив цепочку зубами, чтобы освободить руки, я ринулась к шкафу.

Выбрасывая все коробки, я искала подписанную «улики».

Эта была коробка, которую родителям отдали следователи, что вели дело сестер. Сделав вывод, что девочки погибли из-за несчастного случая, они вернули родителям вещи, которые хранились у бабушки на антресолях, а потом я забрала их себе.

У меня в руках лежали розовые капроновые колготки с порванной коленкой. Окантовка коричневого следа от застывшей крови. Эти колготки в тот день были на мне. Следом я достала косынку. Не детскую, размер для взрослой женщины. Прижав ее к носу, снова ощутила то же самое.

– Герань.

Последними предметами стали юбка-колокол и мягкая серая кофта. Сунув руку в карман, я проверила, нет ли там чего. Но была только скрепка.

Канцелярская скрепка.

Самая обычная.

Серая.

Я поднесла ее к глазу, осматривая сквозь нее комнату, пока в «прицел» не попала фотография, вырезанная зигзагом, – детская площадка: Максим, я, Алла. Та самая фотография, с которой для меня все началось.

– Ясно, – кивнула, сунув скрепку в карман. – Тогда погнали.

Я переоделась в джинсы, стянула волосы в высокий пучок, натянула футболку (одну!), толстовку, резиновые сапоги, схватила тяпку и куст герани.

Хлопнув дверью, подумала, может, тяпку и герань все-таки оставить… Выпив еще одну таблетку, решила – нет! Брать!