Дело шести безумцев

– Отрицательно, – протянул Камиль бланки мне и Максиму, когда на следующее утро мы вылетели в Москву и уже через три часа оказались в бюро.

Точнее, в кабинете Камиля, где Максим прохаживался с видом экскурсанта, оказавшегося в Кунсткамере.

А с каким бы видом Камиль осматривал взорванную оранжерею?

Пока Макс совал палец в челюсть грязно-желтого черепа в бурых пятнах, Камиль озвучил результаты наших тестов, сделанных после похищения.

– В пробе № 145 505/72 Максима Сергеевича В. токсин не выявлен. В пробе № 235 107/12 Киры Игоревны…

– Жэ! – радостно воскликнул Максим.

Камиль зыркнул на него поверх очков в толстой оправе, похожий сейчас на учителя биологии в стране, где за просьбу к дылде из выпускного «не шалить» можно схлопотать тюремный срок. Он не стал просить «шалуна» замолчать и перестать пытаться жонглировать стеклянными глазами из конфетницы, прощая «неразумное дитя».

– Ты уверен, что у Макса нет токсина? – на всякий случай уточнила я, наблюдая за его странным поведением, пока он пробовал на зубок стеклянный зрачок.

– Он просто прид… любит привлекать к себе внимание.

– А что у меня? Найден?

Максим рассыпал глаза по полу, когда Камиль ответил:

– Новый всплеск не обнаружен. Процент, зафиксированный после происшествия на катере, снижается. Вас не отравили в подвале фастфудом или кофе.

– Амнистия! – хлопнул радостно в ладоши Максим.

Но Камиль быстро аннулировал его план:

– Подписка о невыезде, Воронцов, и продолжение мониторинга крови Журавлевой, – захлопнул папку Камиль перед лицом Макса.

– Чтобы Кира снова не начала клеить сотню пластырей на сонную артерию? – напомнил Максим.

– Куда? – чуть не выронил Камиль результаты проб.

Его взгляд из надменного стал рассеянным. Глаза забегали по контуру моего лица. Словно оно было запертым в клетушке кроликом, на которого сквозь прутья наставили дуло ружья (надеюсь, не моей бабушки).

Максим уставился на дергающееся плечо Камиля, и мне пришлось дернуть за плечо его, чтобы перестал пялиться.

– Мне приснился кошмар, – пробовала теперь отшутиться я, понимая поведение Макса. С шуткой вся серьезность проблемы становится на процент менее серьезной, или даже на два.

Мне экстренно приспичило сунуть между зубов черепа палец и пожонглировать стеклянными глазными яблоками.

Приблизившись, Камиль забрал у меня череп, в который я просунула мизинец, и Алла в голове шепнула, сдерживая смешок: «Не самый важный для мужчины палец!..»

– Что, какой палец? – заозиралась я.

Понимая, что Камиль и Макс оба уставились на меня, я быстро сменила тему:

– Что с дневниками, Камиль? Ошейник Гекаты – это ключ? Он вам помог?

– Опять? – резанул по мне глазами-скальпелями Камиль. – Опять «оно»? Как на катере?

Максим позвонил Жене и попросил его зайти:

– Дунаев! Дуй в катакомбы с черепами и маринованными кишками.

Появившийся в кабинете Женя выглядел как человек, не спавший три ночи подряд. Его потряхивало от кофеина и энергетиков, а еще от возбуждения охотничьего пса, взявшего след.

Я понимала, что он сейчас испытывал. Сама работала и училась ради таких же ощущений.

– Кира! – потряс он меня за плечо. —Ты в порядке, слава богу! Макс… – И тут же добавил: – …им Сергеевич, рад, что вы выбрались.

– Просто Макс, – пожал он тому руку, ставя точку в их конфликте. – Ты смог сделать перевод через ключ с ошейника?

– Смог. В дневниках много личного… и странного. Например, описание вкуса морковного пюре на ста тридцати шести страницах. А вот на юбках из гардероба кое-что поинтересней. Всего собрали двадцать два предмета одежды с вышивками. Получился текст, точнее, стих.

– Стих? – удивился Максим. – Алка вышила на сотканных ею полотнах из крапивьей нити стих? На умершем языке вышивальщиц? Сейчас… что-нибудь из раннего, – сделал он вид, что вспоминает.

Прикрыв глаза, Макс продекламировал:

– Серые глаза – рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За винтом бегущей пены.
Черные глаза – жара,
В море сонных звезд скольженье,
И у борта до утра
Поцелуев отраженье.
Синие глаза – луна,
Вальса белое молчанье,
Ежедневная стена
Неизбежного прощанья.
Карие глаза – песок,
Осень, волчья степь, охота,
Скачка, вся на волосок
От паденья и полета.
Нет, я не судья для них,
Просто без суждений вздорных
Я четырежды должник
Синих, серых, карих, черных.
Как четыре стороны
Одного того же света,
Я люблю – в том нет вины —
Все четыре этих цвета [8]

.

Пока Максим читал, не сводил с меня взгляда. Особенно пристально смотрел на слове «люблю», сделав паузу. Камиль же все это время пробовал достать из несуществующей глотки черепа свою руку, сунутую туда по самое запястье.