Дело «Трудовой Крестьянской партии»

На пленуме ЦК ВКП(б), проходившем 28–31 октября 1931 г., Г.И. Ломов встретился с бывшим председателем ГПУ УССР В.А. Балицким, которого к тому времени повысили до заместителя председателя ОГПУ. В состоявшейся беседе Ломов рассказал ему о тому, что к нему заходил его родственник академик Грушевский и сообщил, что хочет послать еще одно письмо Сталину, черновик письма без своей подписи он оставил Ломову на предварительный просмотр. Ломов внимательно письмо не читал, только бегло с ним ознакомился. По просьбе Балицкого 31 октября Ломов передал ему тот черновик письма.

4 ноября 1931 г. Балицкий сообщил Сталину о письме Грушевского, в котором академик сообщал, что при его допросах следователем были допущены «резкие выражения, угрозы и другие способы психического воздействия».

По мнению Балицкого, все письмо наполнено лживыми инсинуациями против ОГПУ. Лживость, по его мнению, была очевидна потому, что ГПУ Украины, арестовывая академика, знало, что он является видным ученым, известной «национальной» фигурой на Украине, и поэтому для него были созданы исключительные условия содержания. «Грушевскому после ареста был направлен врач, Грушевский потребовал диетическое питание, которое и было ему предоставлено, Грушевский потребовал теплую ванну, которая и была дана, допрашивался он не более 3–4 часов в день и вообще находился под арестом только 6 дней».

Самому Балицкому он наговорил много комплиментов о корректном и внимательном отношении к нему со стороны ГПУ. Позже подтвердил все свои показания Агранову и Мессингу.

Затем, через 2 недели, частично отказался от ранее данных показаний, признав при этом свою антисоветскую деятельность, не жалуясь на какое-либо воздействие при допросах. То же самое он подтвердил в письме от 17 апреля, не заявляя, что показания его были вынужденными.

Спустя 5 месяцев на приеме у Акулова в присутствии Агранова отказался от своих показаний.

По прошествии 6½ месяца, вероятно, посоветовавшись с рядом близких ему лиц и найдя для себя ситуацию подходящей и выгодной, решил составить новое письмо.

Получив письмо от Ломова, Балицкий попросил его оставить у себя для расследования. Ломов вначале настаивал на возвращении документа, но затем согласился, попросив только не говорить Грушевскому, что черновик письма он передал Балицкому.

Одновременно со своим письмом Балицкий направил Сталину черновик письма Грушевского без предварительного расследования потому, что вызов академика в ОГПУ и его допрос, по мнению зампреда, мог дать основание для новой инсинуации об угрозах и запугиваниях, тем более, что прилагаемый черновик письма был дан Ломову на предварительный просмотр[363].

В приложенном рукописном черновике письма на имя Сталина[364] академик писал:

«Ввиду того, что показания мои, данные в ОГПУ перед Н.А. Акуловым и Я.С. Аграновым, не были зафиксированы и за краткостью времени не могли быть исчерпывающими, считаю своим долгом сформулировать наиболее существенное следующим образом.

Когда следователь Харьковского ГПУ вызвал меня на допрос и объявил мне, что я обвиняюсь в том, что руководил контрреволюционной организацией, в которой принимали участие Н. Чечень, Ив. Лызанивский, В. Голубович и др. лица, был руководителем украинской военной организации (УВО) и пр., – я заявил, как это и было в самом деле: что я состоял в дружеских отношениях с некоторыми из названных следователем лиц и при встречах обменивался с ними мыслями о современном положении политическом и экономическом, но организации между нами не было, и я никакими контрреволюционными действиями не занимался, наоборот, был того убеждения, что моя работа на национально-культурном участке полезна для социалистического строительства СССР, и относительно названных лиц совершенно убежден, что они были в отношении СССР совершенно лояльны. Относительно же УВО не имею никаких представлений, хотя с гр. Коссаком – названным мне в качестве одного из его участников – я знаком, а с покойным братом его Иваном поддерживал дружеские отношения, но ничего от них об УВО никогда не слышал.