Дельцы. Том II. Книги IV-VI

— Разчухали, значить. Вотъ въ томъ-то и дѣло, что вашъ умишко только и годенъ на то, какъ-бы вамъ подъ прикрытіемъ камергера Саламатова смошенничать, а половчѣе воспользоваться вотъ хоть-бы такимъ пассажемъ, какъ его отставка, на это у васъ кишокъ не хватаетъ!

Гольденштернъ хотѣлъ что-то возразить, но въ эту минуту подали устрицы. Онъ опять сдержался и, глядя на блюдо изъ-подъ очковъ, началъ ковыряться въ устрицахъ, выбирая какая попригляднѣе на видъ.

Борисъ Павловичъ глоталъ ихъ, какъ истый петербуржецъ, съ трагической стремительностью. Когда три дюжины были проглочены, онъ выпилъ стаканъ шабли и, придвинувшись къ Гольденштерну, сказалъ ему съ дурач-ливои гримасой:

— Сколько даете за новость?

— Какую? осклабился Гольденштернъ.

— Да ужь такую, что мы съ вами можемъ выдти вонъ отсюда, записавши на активъ по мильончику чистоганомъ.

Гольденштернъ откинулся, поправилъ очки и, крякнувъ, издалъ еще какое-то восклицаніе.

— Какъ вы думаете, любезнѣйшій Абрамъ Игнатьичъ, что мнѣ до сихъ поръ мѣшало самому заполучать тамъ, гдѣ я довольствовался только крупицами?

— Не понимаю! откликнулся Гольденштернъ.

— Такъ вамъ, значитъ, на примѣрѣ изобразить надо?

— Сдѣлайте одолженіе.

— Извольте. Сколько, спрашиваю я васъ, прошло чрезъ мои руки концессій, а?

— Пе могимъ знать въ точности, но на порядкахъ!

— И неужели вы ни разу не спросили себя: почему это Борисъ Павлычъ уступаетъ мѣсто другимъ, когда онъ самъ можетъ все обработать въ отличномъ видѣ?

— Приходило, приходило въ голову, затараторилъ Гольденштерн: — я мекалъ такъ: генералъ, молъ, желаетъ быть универсальнымъ человѣкомъ, потому и не берется вплотную ни за одно дѣло. Ему и выгоднѣе. Знаете, эдакая поговорка русская есть: по ниткѣ рубашка…

— Ну, это вы переврали: съ міру по ниткѣ — бѣдному рубашка. Такъ вы меня, значитъ, въ нищіе записываете? спросилъ Саламатовъ, нахмуривая брови. — Не раненько-ли, Абрамъ Игнатьичъ?

— Полноте, полноте, ваше превосходительство! съ такихъ нищихъ и намъ-бы хотѣлось рубашку стянуть, хе, хе, хе! А я, ей-же-ей, всегда такъ разсуждалъ: Борисъ-де Павлычъ вездѣ и нигдѣ. И въ этомъ заключается его всемогущество.

— То-то, усмѣхнулся Саламатовъ. — Ваше разсужденіе было, по-своему, не глупо и я самъ частенько поддакивалъ ему; но суть-то дѣла совсѣмъ другая. Мнѣ неловко было дѣйствовать отъ своего имени, потому что я былъ чиновникъ.

— А! крикнулъ Гольденштернъ, точно его кто ударилъ по лбу. — Вѣдь оно такъ, это ясно!

— И для меня было всегда ясно. Да я, видите, на универсальность-то мою напиралъ слишкомъ. Для этой-то универсальности мнѣ, на первыхъ порахъ, нужно было и мое чиновничество. Но потомъ работа по мелочамъ сильно надоѣла мнѣ…

— По мелочамъ хе-хе-хе, по мелочамъ; у васъ особая арифметика! Эдакими мелочами мильончики себѣ сколачиваютъ.

— Другіе, можетъ быть, и сколачиваютъ, а я не сколочу. Куши, какіе перепадаютъ мнѣ, проходятъ сквозь пальцы. Получаешь ихъ въ разноту, сейчасъ то, другое, картишки или что, глядишь и нѣтъ ничего, и опять перехватывай. А тутъ, что тамъ ни толкуй, кушъ, который и такому экономному человѣку, какъ я, трудно спустить сразу.

— Спустите и такой, хе-хе…

Гольденштернъ хотѣлъ-было засмѣяться, да вдругъ воздержался. Разговоръ получалъ оттѣнокъ балагурства, а между тѣмъ Саламатовъ успѣлъ подзадорить его любопытство.

— За сколько-же вы продаете вашу новость? спросилъ онъ полусерьезнымъ тономъ.

— Вы меня тоже христопродавцемъ считаете, а я объ вашемъ-же братѣ думаю.

Саламатовъ подсѣлъ еще ближе къ своему собесѣднику и заговорилъ гораздо тише:

— То, что я вамъ скажу, почтеннѣйшій Гольденштернъ, держать между нами, а если пустите въ ходъ, я вамъ напакощу зѣло. Да безъ меня вы изъ моей новости и не въ состояніи сдѣлать надлежащаго употребленія.

— Какъ вамъ не стыдно, зашепталъ Гольденштернъ, сладко прищуривая глазки — кому вы это говорите, кому?

И, перемѣнивъ шепотъ на визгливый звукъ, онъ крикнулъ въ корридоръ:

— Бутылку клико, мигомъ!

Послѣ того онъ опять приткнулся къ Саламатову, поглядывая пугливо на дверь.

— Царству концессіонеровъ пришелъ конецъ, выговорилъ Саламатовъ, тыча Гольденштерну въ лицо свой обширный указательный палецъ.

— Э! вскрикнулъ Гольденштернъ и махнулъ правой рукой. — Мы это слышимъ ужь который годъ!

Саламатовъ опять нахмурился и презрительно выставилъ впередъ нижнюю губу, что онъ дѣлалъ чрезвычайно рѣдко.

— Я, сказалъ онъ съ оттяжкой, — батюшка мой, Абрамъ Игнатьичъ, не отметчикъ газетный, по три копеечки за строчку; что я говорю, то вашему брату на вѣсъ золота надо покупать, — да-съ!

Онъ быстро отодвинулся. Диванчикъ затрещалъ подъ нимъ.

— Да что-жь вы это какой сердитый! встрепенулся Гольденштернъ: — вѣдь вы сами изволите знать, что такой слухъ давнымъ-давно ходитъ. Я больше ничего не сказалъ.

— Развѣ я вамъ слухъ сообщаю? продолжалъ все такъ-же внушительно Саламатовъ: — слухами я не промышляю. Я привыкъ всегда и во всемъ основываться на фактахъ-съ.

— Да сдѣлайте одолженіе, ваше превосходительство, шепталъ просительно Гольденштернъ: — зачѣмъ вы сейчасъ въ амбицію вошли? Кто-же лучше васъ знаетъ, гдѣ раки зимуютъ!