Демон

губы, оторвался от стены и медленно пошел вниз, тяжело опираясь о стену плечом и осторожно нащупывая ногами ступеньки, одну, вторую и третью, он считал каждую, сосредоточенно, чтобы не сбиться со счета, чтобы не оступиться и не грохнуться на площадку. Восемь ступенек, промежуточная площадка, поворот и еще восемь ступенек до следующего этажа. Осталось три этажа. Невозможно. Немыслимо. Руки сейчас отвалятся вместе с машинкой. Он передохнул на площадке. Все его тело кричало: бросай эту хреновину и уходи. Но нет, он не бросит машинку на полпути. Он дотащит ее до выхода и вынесет на улицу. Он не отступится перед болью. Он сдюжит. Еще восемь ступенек. Поворот. Еще восемь. Осталось два этажа. Грудная клетка раскалывалась от боли. В прямом смысле слова. Надо хотя бы чуть-чуть отдохнуть. Самую малость. Он не стал останавливаться. Знал, что нельзя останавливаться. Стоит остановиться, и все – он тут и останется. Просто не сможет сдвинуться с места. Значит, надо идти. Восемь мучительно медленных ступенек. Восемь осторожных шагов. Очередная площадка. Плечо скользит по стене. Он идет, вытянув шею вперед. Пот заливает глаза. Пот ручьями стекает на клавиши пишущей машинки. Вниз по лестнице. Вниз по лестнице. Вниз. Еще один этаж пройден. Остается один, последний. Господи Боже. Еще целый этаж. Два пролета. Он почти оседает на пол, но заставляет себя идти дальше. Продвигаясь по стеночке, дюйм за дюймом. Машинка врезается в руки. Расстояние между ступеньками почему-то становится больше. Он не может нащупать ступеньку ногой. Вниз. Вниз. Вниз. Вот и площадка. Слава Богу. Давай, потихонечку. Не торопясь. Еще восемь ступенек. Где, блядь, эта ступенька?! Ага, вот она. Остается всего ничего. Он почти дошел. Еще ступенька – ОТКУДА ЕЩЕ ОДНА?!!!! Что за черт? Он чуть не упал. Он привалился к стене, глянул вниз поверх треклятой пишущей машинки. Еще четыре ступеньки. Какого хрена?! Откуда их столько? Должно быть только восемь. Почему их двенадцать? Я больше не выдержу. Не смогу. Прямо здесь и погибну. Нет, надо идти. Надо смочь. Давай, еще шаг. Еще одна ступенька. Где она? Тебе надо спуститься. Да, точно. Двенадцать ступенек на первом пролете. Еще одна. И еще. Вниз. Вниз. Я сказал, вниз, черт тебя подери. Видишь, все получилось. Теперь дверь. Что за хрень! Как ее открывать? Я не смогу потянуть на себя. У меня заняты руки. Хотя, может быть, ее надо толкать. Ладно, попробуем. Он давит на дверь плечом. Она открывается, ОТКРЫВАЕТСЯ!!!! Он осторожно выглядывает в вестибюль. Идет, пошатываясь, к выходу. Там еще дверь. И еще. Он их толкает плечом, и они открываются. Он выходит на улицу. Ну, слава яйцам. На улице свежо и прохладно. Давай, шевелись. Кое-как доковыляв до перекрестка, он заворачивает за угол. Прислоняется к стене здания. Чуть отдышавшись, идет дальше. Давай, еще чуточку дальше. Ты сможешь, я знаю. Давай. Тело безмолвно кричит, протестуя. Блядь, давай. Ты мужик или кто? Шевелись. Дойди хотя бы до следующего угла. Да, здесь уже можно остановиться. Здесь уже можно. Он ставит машинку на землю. Стоит. Тяжело дышит. Он весь мокрый, одежда насквозь пропиталась потом. Он достает из кармана платок, вытирает лицо. У меня все получилось. Чтоб я сдох! У меня получилось. Да, ха-ха-ха-ха-ха. Продолжая смеяться, он идет прочь. Остановившись на миг, ощупывает себя в паху. Чтоб я сдох! Эта треклятая машинка меня возбудила. Неплохо, неплохо. Уж всяко лучше, чем нюхать велосипедные сиденья. Он снова смеется и идет на вокзал. Идет очень медленно, потому что в измученном теле почти не осталось сил, но кровь бурлит адреналином и омывает звенящие от напряжения мышцы. Возбуждение так велико, что практически невыносимо. Это чистый восторг. Он вспоминает «Финн-Холл», и танцзал Американского легиона, и клуб Рыцарей Колумба, и сотню с чем-то других безымянных, давно позабытых дансингов, где он танцевал и смеялся, и заводил знакомства, и выразительно смотрел в глаза очередной милой даме, и твердо клал руку ей на бедро, с внутренней стороны, сразу обозначая свои намерения, и они выходили на улицу вместе и ловили такси, чтобы поехать к ней, и всегда существовала опасность, что муж нежданно-негаданно окажется дома или внезапно вернется, пока Гарри еще не уйдет. Госссподи Боже, как же ему хорошо. Каждая клеточка его тела вопит от боли, но ему хорошо. Ему просто прекрасно!!!!

Вечером накануне Гарри так припозднился с очередным рейдом по кабинетам, что еле успел на последнюю электричку, но на душе все равно было пресно и муторно, чего-то явно не доставало, и уже на следующий день, прямо с утра, он почувствовал, как внутри все сжимается от нараставшей тревожности. Пора было менять устоявшийся график. Он надеялся выждать неделю, а то и две, но уже стало понятно, что так долго он не продержится. Даже несколько дней не продержится. Придется пойти на «охоту» уже сегодня. Как только он принял это решение, ему сразу же стало легче, внутреннее напряжение из-за беспричинной тревоги прошло, сменившись радостным предвкушением и дрожью азарта.