Демон абсолюта

Фейсал вел переговоры каждый день и каждую ночь. Говорили о петициях, тайно подготовленных шиитским населением, которые видели в Фейсале представителя суннизма; об оппозиции со стороны племен Нижнего Евфрата и республиканцев. Хотя Багдад и Мосул были, несомненно, уже завоеваны, верховному комиссару внушали, что надо заступать на трон и не ждать выборов. Фейсал тем временем пытался завоевать свое королевство, племя за племенем, город за городом, секту за сектой. Эти племена и эти города он плохо знал. Он всегда был отделен от них пустыней, когда-то Нефудом, теперь Сирийской пустыней. Общества, в которые разветвлялся Клуб, сообщали ему о проблемах каждого города; мисс Гертруда Белл, секретарь верховного комиссара по восточным делам, передавала ему знания о границах территорий пастбищ, генеалогиях кочевников.[695] Среди ужасной июльской жары он принимал депутации, восставших вождей, которые отказались подчиняться англичанам, но признавали вождя Восстания своим вождем. Ночью сдержанные аплодисменты принцев объявляли о его прибытии из глубины сумерек на какой-нибудь новый банкет. Он пригласил на ужин пятьдесят шейхов: он ожидал также, что может пригласить шерифскую партию и сделать так, чтобы в нее вступили массы умеренных, все, кто готов был вступить с ним в союз, хотя он был из правительственной партии. Христиане и евреи, которым было известно об отношении, которое всегда выказывал эмир к их единоверцам в Сирии и Палестине, не без облегчения слышали от него, что его государство не основано на религии, что он не знает ни правоверных, ни неверных, а знает лишь иракцев; утверждения, которым намек на дружбу англичан придавал некоторый вес. Оставались племена.

Крупные кочевые кланы Востока никогда не воспринимали без презрения власть, отдаленную от них: король, который не покидал своей столицы, становился оседлым жителем, а оседлые жители годятся лишь на то, чтобы их грабить. Фейсал переправился через Евфрат, перед большим фронтом кавалеристов, всадников на верблюдах, с гигантскими красными и зелеными знаменами. Кавалерия аназе, которая водоворотом крутилась вокруг него среди раскаленных песков, всадники дулейми на верблюдах, которые ждали его, сплошные горы мускулов, как львицы на их барельефах, шли позади огромного белого верблюда, над которым гигант-негр развернул знамя длиной в пять метров[696] — это были те люди, с которыми он шел на Эль-Уэдж. Снова присаживаясь в черных палатках, проходя сквозь решетки скрещенных веревок, бросающих тень на неподвижные лица его собеседников, когда снаружи крики и ружейные залпы терялись в вечной пустыне, он снова становился Великим Кочевником, признанным великими племенами, правоверным среди правоверных. В белом наряде, с коротким кинжалом принцев Мекки на поясе, он говорил в собрании вождей, глядя вдаль, как будто обращался к пустыне, пылающей у входа в огромный шатер:

— Четыре года я не бывал в таких местах, как это, и с людьми, похожими на вас…

Со времен взятия Дамаска. Военный вождь говорил с ними, сначала вполголоса, как говорил когда-то с народом Хиджаза, когда вел их на Дамаск, так теперь он говорил с теми, кого сделал грандами арабского народа, спасенного от рабства.

Пятьсот шейхов слушали его речь сюзерена и араба, почитающего Коран, иногда подготовленную, иногда импровизированную; возможно, в первый раз после прибытия в Багдад он взывал не к их разуму, но к извечному чувству:

— О арабы, стоящие передо мной, в мире ли вы друг с другом?

— Да, мы в мире!

— С сегодняшнего дня — скажите день и час!

Они говорили.[697]

— С этого часа, в 1307 год от хиджры, всякий воин, поднявший руку против воина, будет отвечать передо мной. Я буду Судией меж всеми вами, и я созову ваших вождей на совет. Я принимаю свои права над вами, как ваш повелитель.

— А наши права? — спросил один из старых вождей.

— Я буду оберегать ваши права подданных, ибо это мой долг.

Как все вожди тех, кого они хотели привлечь на свою сторону, он снова говорил им о будущем; говорил, что они будут властны над Ираком, а не Ирак над ними. И на каждый из этих призывов толпа шейхов, собравшихся в широком черном шатре, отвечала: «Приказывай!» — как во времена собраний, предшествовавших Исламу.

Затем великие вожди подходили, чтобы принести ему клятву верности. «Я посвящаю тебе мою веру, — сказал Али Сулейман, связанный с англичанами пять лет, — потому что британское правительство тебя приняло». «Всем известно, каковы мои отношения с англичанами, — ответил эмир, — но мы должны отныне вести наши дела сами». Позади них мисс Белл, которая слышала обе фразы, соединила руки, чтобы символизировать единство англичан и арабов. Али Сулейман привел пятьдесят своих шейхов, которые, один за других, соединяли свои руки с руками Фейсала и клялись в верности…

После полудня эмир принял клятвы в верности делегатов от северных городов.