Демон абсолюта

Понятно, что Франция выставляла себя защитницей христиан Леванта и не могла поставить там этого мусульманского принца, потомка Пророка; тем более она не собиралась считать, что лишает его исторической столицы во имя соглашения, по которому с ним советовались не больше, чем с Францией — по английской декларации с Семью Сирийцами в Каире. То, что придавало силу позиции Набережной Орсэ, было особенно для него невыносимо: «Зачем упрекать нас в оккупации Ливана, если она не так сурова, как оккупация Англией Месопотамии, и ни в чем не упрекать Англию? Зачем так упорно претендовать на христианский Бейрут, и так слабо — на Багдад, столицу халифов? Так энергично поддерживать арабское движение в ливанских пригородах и безропотно позволять вешать своих друзей в Ираке?»[509]

Самым эффективным средством выгнать французов, казалось ему, было добиться американского мандата. Из двух мандатов множество сирийских мусульман выбрали бы его; Соединенные Штаты были самой богатой страной в Мире, а Франция, как считалось, лежала в руинах. Соединенные Штаты были далеко, их вряд ли можно было заподозрить в колониальных амбициях, и сирийцы, обосновавшиеся в Америке, любили ее. Лоуренс был убежден, что под мандатом Франция не могла подразумевать ничего, кроме «протектората», когда была вынуждена изменить статус своих североафриканских колоний[510]; тогда как Соединенные Штаты придавали этому слову такое значение, какое им было удобнее придавать. Наилучшим мандатарием был самый равнодушный и самый удаленный. Наконец — и главное — Франция не приобретала, даже не требовала, мандата на Средиземноморье вдоль Евфрата, и отдать Франции Дамаск — значило отдать Иерусалим и Багдад Англии, разделить великую Сирию.

Тогда как, если можно было надеяться на то, что мандат доверят Соединенным Штатам, они обладали бы им одновременно в Леванте и на Среднем Востоке. И множество влиятельных сирийцев было готово поддержать мандат, который, за отсутствием независимости, обеспечивал хотя бы единство.

Фейсал нанес визит информатору президента Вильсона, полковнику Хаусу[511]. Лоуренс был переводчиком.

— Я послан моим народом, чтобы встретиться с различными нациями Европы и выбрать среди них мандатария, которого мы предпочтем. Мне очень нравятся англичане…

Лоуренс заметил, что мандат на Сирию не может быть принят Англией, иначе Франция обвинит ее в лицемерии.

— Я узнал американцев, — продолжал эмир. — Мне известно о конфликте, который возник между Францией и Англией по поводу Сирии: как смотрят Соединенные Штаты на то, чтобы принять американский мандат на эти земли?

— Это очень сомнительно, — ответил полковник Хаус.

— Могу вас уверить, что арабы скорее умрут, чем примут французский мандат…[512]

В таких беседах Фейсал терял свою главную силу в глазах союзников. Любой, кто собирается обсуждать способ своего рабства, тот уже становится рабом.

Алленби из Дамаска настаивал на возвращении эмира, «чтобы усмирить экстремистов»…[513]

Пока что Клуб встречал расположение своего штаба. Но в Алеппо массовая манифестация закончилась резней армян[514]. Потом в мечети Омейядов мусульман убеждали массово записаться в шерифскую армию, чтобы с оружием в руках защищать страну от иностранной оккупации. Публично продавались ружья. С конца января сэр Марк Сайкс в Дамаске слышал в официальных речах, что арабы не потерпят английского вмешательства ни в Иерусалиме, ни в Багдаде, и что они могут лишь принять британских советников. Клуб не обладал ни тонкостью Фейсала, ни его осторожностью. Он с большей решительностью хотел более строгой независимости. В Дамаске 25 марта ждали второй манифестации, которая, несомненно, закончилась бы, как в Алеппо. Учитывая поведение английских властей, Риза-паша должен был сделать так, чтобы она была иной.