Демон абсолюта

Верховный комиссар верил, что его поддержат племена и крупные собственники. Однако племена севера Евфрата имели более тесную связь с Алеппо и Дамаском, чем с городами Ирака; поэтому были под воздействием шерифской пропаганды. Племена Среднего Евфрата, шииты, проникшиеся религиозным национализмом святых городов, Неджеда и Кербелы, были невосприимчивы к любому английскому влиянию. От севера до юга племена были еще более труднодоступны, чем для сбора налогов; они так ненавидели большую часть своих шейхов — назначенных во время войны англичанами — что часто были не столько против англичан, сколько против шейхов, которые защищали англичан. Они были вооружены — их вооружал Дамаск и турки — и знали свою силу со времен Восстания. Шиитские религиозные сановники хотели — безнадежно — теократии; и религиозная агитация, которую они вели, сама по себе ориентировалась на национальное мусульманское государство, которого требовали арабы свободных профессий (у адвокатов, врачей и офицеров Ирака было много общего — они учились в Константинополе и уже встречались с Западом), настолько отличающиеся от них, что Арнольд Уилсон не хотел из-за этого придавать им значение. В течение лета две мусульманские секты, соединенные членами-националистами, бок о бок исполняли церемонии, впервые после появления шиизма… Самый высокий шиитский сановник — субсидируемый англичанами — собирался умирать, и ему наследовал националист. Наконец, крупных собственников верховный комиссар признавал меньше, потому что считал их администрацией достаточно твердой и порядочной, чтобы она часто не была навязчивой. Единственный класс, который правительство пока что находило полезным себе, был класс феллахов[555]; но они предпочитали еще более жалкие условия жизни под правлением арабского короля — и они не участвовали в боевых действиях.

В тот же день[556], когда конференция распорядилась о смене войск, Лоуренс в секретной докладной записке, адресованной Министерству иностранных дел, написал: «Я ожидаю восстания в Месопотамии примерно в марте»[557].

В тот момент, когда Англия, более чем уставшая от войны, пыталась вывести свои войска из Сирии, она не скоро согласилась бы послать другие войска на Средний Восток; восстание поставило вопрос о том, что делает индийское правительство в Багдаде. Как все люди, способные на долговременные действия, Лоуренс был пристрастен, но не был лишен гибкости: со всеми, кому он собирался служить ради исполнения своих замыслов, он говорил на языке, способном их убедить и даже очаровать. Убеждать лорда Керзона было слишком рано; но Лоуренс назначил срок. Месопотамия, теперь такая же плодородная, как Египет во времена Вавилона, Багдад, ставший метрополией арабского мира, как во времена Аббасидов[558], которые были навязчивой идеей лорда Керзона — от них, как предсказывал Лоуренс, можно было бы ждать проарабской политики, в тот день, когда было бы покончено с имперской политикой.

Наконец, он в первый раз надеялся послужить принципу: «Франция в Сирии — так же, как Англия в Месопотамии»[559], которому он был пока что обязан своими поражениями. Либеральная политика в Багдаде вынуждала французов к либеральной политике в Дамаске. Но все, что проигрывали обе державы, выигрывали арабы. И теперь арабская Месопотамия усиливала позицию Фейсала, осторожного, поскольку Франция укрепилась в Ливане.

В тот же самый день, когда Лоуренс написал лорду Керзону, в Лондон прибыл профессор Йель[560].

Член американской комиссии по мирным переговорам, Йель принял участие в комиссии, направленной в Сирию. Его обязанности, его знание политики Среднего Востока, его личный авторитет позволяли ему не быть незваным гостем; то, что он не был уполномочен своим правительством по арабскому вопросу, давало ему полную свободу действий — но делало гипотетическими результаты его действий. Он анонимно опубликовал в «Таймс» набросок плана, который, как виделось ему, могли применить англичане, французы и арабы[561]. А именно: принятие первоначального проекта Лоуренса (потому что Хиджаз рано или поздно был бы вовлечен в такой план), которое не исключало прав Франции. Лоуренс считал, что арабы смогут его принять (но как смогли бы принять его арабские клубы?), Йеля нельзя было заподозрить в пристрастности; и он представлял в Париже не арабское дело, как Лоуренс, а дело мира на Среднем Востоке.[562].

Для начала его принял посол Соединенных Штатов, затем — начальник штаба Интеллидженс Сервис.

Знал ли он об исключенной части письма в «Таймс»?[563]

«Все обещания, сделанные арабам полковником Лоуренсом, — заявил он, — будут отметены».[564]

Йель тотчас же встретился с Фейсалом, который только что прибыл в Лондон[565]. «Я не приму никакого изменения по поводу военной оккупации Сирии, — сказал эмир. — Если Великобритания выведет войска, я в последний раз обращусь к Соединенным Штатам; и если те откажутся действовать, то вернусь в Сирию, чтобы вести мой народ в вооруженном сопротивлении иностранной оккупации».[566]