Демон абсолюта

Франция собиралась назначить генерала Гуро верховным комиссаром в Сирии[570], главнокомандующим армией, которая должна была высадиться в Леванте. Фейсал передал Ллойд-Джорджу протест арабского правительства[571]. Он подчеркнул, что если эти войска не ограничат свою оккупацию внутренней Сирии лишь под формальное заверение Алленби, то английские войска оккупируют весь остаток страны до окончательного решения Лиги Наций. Он еще раз обратился к декларации Семи Сирийцам и ноябрьской англо-французской декларации, подчеркнув, что смена войск в глазах всех арабов станет началом исполнения соглашения Сайкса-Пико, против которого они не переставали бороться, и снова требовал, чтобы собранию делегатов от Англии, Франции и Соединенных Штатов было поручено вместе с ним разрешить сирийский вопрос, основываясь на принципах, провозглашенных союзниками, и сделанных ими обещаниях.

20 [сентября 1919 года], агенство «Рейтер» сообщило, что «урегулирование сирийского вопроса возложено отныне на Францию и на самого эмира». Через два дня состоялась долгая встреча его с Клемансо и Филиппом Бертло [пробел], такая же тщетная, как его последняя встреча с Ллойд-Джорджем. Не менее тщетным был его призыв к Соединенным Штатам, на который ответили, что смена войск решилась на конференции, и у них нет полномочий ставить ее под вопрос. Ужасная болезнь, которая сразила президента Вильсона[572], как только он выехал с конференции, позволяла американской политике отстраниться от европейских дел. Заключения комиссии по расследованию в Сирии так и остались секретными…

На следующей неделе делегация двенадцати членов Сирийского конгресса направилась в консульства европейских держав в Дамаске, чтобы заявить, что Сирия требует независимости и единства…

Вмешаться в борьбу одновременно против Франции и Англии, при поддержке лишь арабских клубов, было бы впору какому-нибудь из мусульманских вождей, бунтарей по духу, таких, как Абд-эль-Керим или Султан-эль-Атраш. Фейсал не был ни тем, ни другим.

Он, несомненно, был способен на смелость. После того, как он осторожно и вдумчиво выбрал Англию, окончательная победа которой казалась ему верной, он был вдохновителем и символом арабского движения. Сама искренность, «последовательная искренность»[573] Востока, вдохновляла по очереди его арабскую душу и его левантинскую душу, позволяла ему на конференции выступать не столько от лица ограбленного принца, сколько от лица самой Аравии; защищать непоколебимо права своих, и каждый день, когда было нужно, вновь появляться перед европейскими государствами горестным и терпеливым призраком их нечистой совести. Но, если тот варварский принц, которого по возвращении из Константинополя отец направил вместе с кочевниками охранять дороги паломников, являлся в его лице в самые тяжкие дни Восстания, то теперь в его лице явился бывший депутат турецкого парламента.

Прежде всего он хотел выиграть время. Лига Наций не принимала решений уже в течение многих месяцев; со времен войны на Востоке произошло столько непредвиденных событий, что подождать более благоприятной конъюнктуры не было нелепостью. Англичане пришли и ушли; французы собирались прийти, и, возможно, уйти тоже. Клемансо в послании, объявлявшем населению Леванта о прибытии генерала Гуро, подчеркивал временный характер смены войск, намерение Лиги Наций и Франции учитывать желания народов. Англия оказывала давление на эмира, чтобы тот вел переговоры с Францией, а Соединенные Штаты все больше и больше отходили в сторону, Фейсал не мог ждать поддержки ни от кого, кроме Франции. Возражал бы он или нет, французские войска собирались оккупировать Ливан; пока что лучше было встретить их союзником, чем врагом. Наконец, из своего соглашения с Клемансо он извлек лишь преимущества. Он возобновил переговоры с ним, признал — до решения Лиги Наций — оккупацию Ливана и сирийского берега и отныне больше не просил помощи ни от кого, кроме Франции.[574]

Глава ХХХ [575] .

Смена войск прошла не без волнений — все же менее тяжелых, чем опасались. Фейсал отправился морем в Бейрут.