Демон спускается с гор

– Хорошо, когда все устроено, – продолжила она, не дождавшись вопроса Шарифа. – Пришел срок, отправился смотреть мир. Год, другой, третий, вернулся. Там – дом и семья, тут – дом и семья. Там – и отец, и мать, а тут еще и жена. Жизнь предопределена, и нечего волноваться. А в Гнилых землях так вообще волноваться не о чем. Нас обходят войны и нападения, никто не забирается к проклятым болотам. Мужчине у нас хорошо, живи спокойно. Ходи куда пожелаешь, ни дух, ни враг не тронет. А если вдруг невесту отдать придется, других девиц достаточно, и все рады стать женой, ведь их миновала горькая судьба.

– Замолчи, – сказал Шариф, и внутри Айсэт что-то зачесалось: в ступнях, в животе, в ладонях, на языке. Потребовало выхода.

– Если твой предводитель жук, он приведет тебя к навозной куче. – Она повисла на локте Шарифа, утратив последние капли стыда в разгорающемся гневе. – Глянь-ка, куда я нас завела! Даже в навозной куче снуют жучки и черви, а здесь все мертво. Невозможно найти места хуже, но я найду, не сомневайся. Я всегда там, где навозные кучи, всегда там, где дурно пахнет. Правда, в гордом одиночестве. Вот сейчас нас двое, а я все равно что одна. Потому что нет Дахэ, и тебя будто бы нет. Идешь, молчишь. И свирель выбросил.

«Что со мной?» – пронеслось по краю сознания Айсэт. Под ноги попал камешек, ужалил босую ступню и отскочил в сторону вместе с ясной мыслью. В голове опустело. Понимание правильного и неправильного, заученное с детства, рухнуло. Осталась темная вогнутая чаша с растрескавшимися стенками, которая вроде помнила, что в ней когда-то плескалась вода, но куда больше нравился ей серый туман пустоты. Дно мертвого озера тоже серело. Точнее, та часть, что оставалась позади Айсэт и Шарифа.

– Почему она так и не получила лица? – визгливо спросила Айсэт. Так обычно тетушка Гошан спрашивала своего Олагая, куда он ходил поздним вечером, одним из тех, когда не мучился с желудком или кашлем. Голос тетушки срывался, как у молодого петушка, руки она упирала в бока, голову наклоняла чуть вперед. Все знали, куда выбирался Олагай, да и тетушка тоже. Муж ее сбегал недалеко. Их двор и двор тетушки Мазаг, старой вдовы, стояли рядом. Потому-то и не переутомлялось слишком больное колено Олагая.

У нее почти вышло упрекнуть себя в надуманных обидах и называть чувство, дергающее за горло, ревностью. Но они сделали несколько шагов, и за их следами черный цвет сменился серым.

– Я не знаю. – Шариф дернул локтем, сбросил Айсэт и вцепился в свою ношу.

– Что ты тащишь? – возмутилась Айсэт. И осеклась на мгновение.

За Шарифом ползла лодка. Серые и черные комья земли затрудняли ход, лодка оставляла длинную борозду. По лбу и шее Шарифа лился пот.

– Брось ее, – потребовала Айсэт.

Шариф остановился.

Айсэт готовилась выдать очередную порцию раздраженных слов.

«Это же наша лодка, – крикнул кто-то ее полной тумана чаше внутри головы, – мы плыли на ней по трем озерам, впереди еще три. Он тащит ее с самого перешейка!»

– Сгинь, пропади, муха. – Айсэт ударила себя по щеке.

Шариф хмыкнул и потянул лодку за собой.

– Под всадником, который падает духом, и конь не бежит, – проговорил он.

– Вот бы и привел сюда Акоза! Зачем тут лодка? Но ты оставил его, как оставил свирель, как оставил Дахэ на милость змеям и орлам. Ты и меня оставишь? – Айсэт всхлипнула, но глаза остались сухими. – Я точно знаю: оставишь. Я обуза для тебя.

– Ты можешь сесть в лодку, – предложил Шариф.

– И ты бросишь меня посреди высохшего озера?

– А что? – Шариф вновь остановился. – Звучит заманчиво. Я не привык волочить лишний груз. Ветру не нужны оковы.

Айсэт тщетно выдавливала рыдания. Вместо них из горла вырвался скрежет:

– Но все-таки ты окован! Ветер или вода, ты подчиняешься чьей-то воле, потому что ты человек. И ни один бог не склонится перед тобой! Чтобы ты ни говорил о них, как бы ни злословил.

– Ты полезешь в лодку?

– Нет!

– Как знаешь.

– Почему она не обрела лица?

– Я не знаю. – Шариф ударил кулаком о борт. По впадине разнесся гул. – Это ты вылезла из лодки. Ты съела яблоко. И не одно! И хохотала над могилами близких, что вырастали из-под земли. Ты вопила о свободе. И это тебя остров хотел пожрать. Она пришла за тобой! Слышишь меня? И вовсе она не она. А озеро, один из семи треклятых глаз под безразличным небом. Ему нужна была жертва, а я не желал, чтобы ты умирала. Откуда я знаю о своих тайных желаниях, если даже ты, ученица жреца, не ведаешь, что больше всего жаждешь вырваться из Гнилых земель.

– Это неправда, – взвилась Айсэт. Она хотела наброситься на Шарифа и разодрать шрам на его лице, но ее останавливали налитые кровью глаза. Шариф нависал над ней, рваный бешмет распахнулся, открывая пересечение старых ран. «Кто бы ни исполосовал его, – подумала Айсэт, – он поступил верно!» Она потрясла головой, сбрасывая наваждение, но злость прилипла к ней, пробралась под кожу.

– Тогда отчего ты требуешь правды, которая неизвестна мне? – прогремел Шариф. – Я говорю тебе: это не Дахэ. И никто другой. Потому что нет никакой другой. Нет и не будет никогда!