Демон спускается с гор

Мышонку вовсе не нужна шапочка. Она сдавливает голову, мучит виски угрызениями совести, заставляет подчиняться наставлениям и внутреннему голосу, который упрямо твердит одно и то же: «Вернись. Не надо. Не ешь».

– Ищет мама – не найдет.

Ха-ха! Ищет мама! Мама уже не ищет, потому что она, Айсэт, ничего не нашла. Она забыла, зачем убежала из дома, она не отыскала место, до которого обещала дойти, она вырвалась на волю. И ей хорошо!

Айсэт вилась по островку, как птица на привязи. Небольшой круг и обратно на исходную точку, чтобы взлететь и вернуться. Птичке хорошо, она и не догадывалась, что можно летать иначе. Мышонку хорошо: он бежал не разбирая дороги и не ведал об опасностях большого мира. Свобода ослепляла. Особенно желанная.

Айсэт врезалась в кого-то. Чужой, черный человек стоял на ее пути, на острове, где деревья плодоносили для нее, исполняя главную, потаенную мечту. Она оттолкнулась от него, как от преграды, и снова налетела. Ребра недовольно сжались, зубы вонзились в кусочек яблока, прикусили щеку. Сладкое стало горьким. Человек ел белые яблоки. Почти прозрачные, какие вызревают ранним летом, но кривобокие, пораженные желтоватыми пятнами, дырочками. Он откусывал изрядные куски и выбрасывал недоеденные плоды. А бедная яблоня подставляла ветки, желала угодить. Огрызки разделяли черного человека и призрачную фигуру, к которой он то и дело возводил руки. Айсэт выглянула из-за его спины, но он тут же обернулся, сжал ее плечи и заревел. Айсэт вновь упала, отшатнувшись уже не от досады, но от страха. Прекрасные яблоки вывалились из подола и рассыпались серовато-коричневыми огрызками. Из них полезли черви. Черный человек бросился к яблоне, обхватил тонкий ствол и с ревом выдернул дерево из земли. Остров застонал. Трещины побежали по увядающей траве, земля содрогнулась от разломов. Айсэт спиной отползала от обваливающихся домов, падающих деревьев, изломанных троп к лодке.

Лодка! Как же она могла забыть? Айсэт крикнула черному человеку, который обрел лицо Шарифа:

– Скорее! Спасайся!

Шариф остался у вырванного дерева и фигуры, что показывал ему остров. По ней, жемчужно-белой, тоже расползались трещины. Она, Айсэт, была уверена, что фигура принадлежала женщине, раскрыла объятия Шарифу. Он мотал головой и отчаянно топтал ветви и плоды. Айсэт увидела его глаза, мутные от пелены, затянувшей их.

– Шариф, – Айсэт выбралась из лодки, запрыгала по расползающейся под ногами тверди, добралась до него. Пыталась поймать в ладони его лицо, остановить, успокоить.

Фигура заколебалась. В ее неясном, расплывчатом силуэте вырисовывались женские черты и наряд. Она подходила к Шарифу.

Айсэт встала между ними:

– Не смей. Он не твой. Он не пойдет с тобой, кем бы ты ни была. Мы не принимаем твоих плодов.

– Не говори за него, – дохнула фигура еще не оформившимися губами. – Он этого хочет. Он всегда этого хотел, а я даю то, что человек желает. Оставь его здесь, и мой остров восстановится. Яблоня опять расцветет и принесет плоды, а он навеки останется с той, кто ему желанна. И ничто уже не разлучит их. Даже ты.

– Отпусти его, – потребовала Айсэт, но угроза прозвучала жалко.

– Редко когда мне попадается сразу два любящих сердца. Полных невысказанных надежд. Я не упускаю своего, хотя вовсе не жадное. Мне нужно сердце, чтобы полниться желаниями, чтобы воды мои текли, а яблоня давала урожай. Я беру чуть больше первого и второго брата. Одному подавай волю, второму – силу, я прошу сердце. Поверь, это меньшая плата, чем возьмет седьмой брат. Одно сердце. И он уже отдал свое, чтобы ты могла пойти дальше. Так что он мой.

– Его сердце принадлежит женщине по имени Дахэ, – выпалила Айсэт. – Он был обещан ей, а она – ему.

– Мертвым ни к чему неисполненные обещания. И сердца им не нужны, потому что их собственные больше не бьются. Я не вижу никакой Дахэ. Я беру сердце и даю почве жить, иначе моим яблокам не вызреть. Садись в лодку, желающая вырваться из круга, и плыви, куда зовет сердце, пока оно еще принадлежит тебе.

– Без него я никуда не уйду, – твердо сказала Айсэт.

– Неужели? – Фигура почти проявилась: прорезались глаза, губы, нос. В платье определились цвет – голубой, узкие рукава и простой пояс. – Тогда уговори его. Журчит вода, но и женская речь журчит не хуже. Ласкает, травит душу, бередит сердце. Можешь попытаться, но ты сама сказала, что сердце его отдано другой.

– Шариф, – Айсэт боялась промедлить. Он перестал топтать ветви. Слепо уставился на нее. – Мы должны продолжить путь, чтобы спасти сына Дахэ. Ты ведь еще помнишь Дахэ? И моих родителей. Без тебя я не смогу добраться до горного духа. Пожалуйста, очнись, пойдем к лодке.

Шариф резко вдохнул, фигура подошла к нему ближе. Он хотел повернуться к ней, но Айсэт не позволила:

– Ты умеешь думать, Шариф, озеру не дано тебя обмануть.

– Легко обмануть того, кто привык жить во лжи. Он пропитан ею насквозь и еще одной капли просто не чувствует, – пропела фигура, откидывая с плеча черную косу. – Он видит то, что хочет, и слышит песни, которые ему так нравятся.