Демон спускается с гор

Акоз обрадовался продолжению скачки. Дернул гордой головой. Свет упал на его бока, и Айсэт поняла, что масть коня не вороная, а караковая. Черный цвет играл на свету рыжиной. «Вороной конь силен ночью, а днем слаб», – говорили мужчины у вечернего костра, и Айсэт невольно задумалась: «Служит ли караковая масть лучше всего на закате?»

Акоз превратился в тень, в звук, в легкий треск. Айсэт подождала, пока и смятение чувств – радости, раздражения, неловкости, усмешки, которая отразилась от Шарифа и осталась в ней, – осядет и затянется привычной тревогой, и пошла вслед коню и его всаднику.

Воду Айсэт набрала из ручья. По пути она останавливалась. Кто-то следил за ней. Дух, Кочас или страх, она не разбирала, ощущала присутствие кожей и ускоряла шаг. Высоко над украшавшими небо ветвями парила большая птица. Солнце золотило ее крылья. Но Айсэт не видела ее, а если бы и видела, какое дело свободной птице до заплутавшей в лесу души.

– Отец, мать, – Айсэт вошла в дом. Кое-как пригладила волосы, повязала на голову платок, стряхнула платье, – я принесла воды.

Дом провонял болезнью. Впитал затхлый, душный мышиный запах. Так пахли мучения. Айсэт втянула носом воздух, выдохнула. Мертвая трава не изгнала недуг. Раньше запах исходил от отца, тонкий, едва уловимый. Но перекинулся на мать. «Скоро и я пропахну им», – поняла Айсэт.

Болезнь притворялась. Отступала, давала матери передышку. Дзыхан жаловалась на боль в коленях и пояснице, но занималась хозяйством. Айсэт натирала ей спину маслом, давала пить шиповник. Следила за каждым движением, ведь в любой момент недуг мог вернуться, сорваться из темного угла на плечи матери и оставить лежать у очага или во дворе в паре шагов от коровника.

Вот и сейчас мать опять сидела возле очага, безвольно свесив голову. Огонь сжался, едва потрескивал, он тоже задыхался от болезненного тумана. Отец лежал на кровати, стонал глухо и однообразно, в промежутках всхрапывая, будто бы во сне.

– Сейчас. – Айсэт поставила кувшин у порога, засучила рукава и подбежала к матери.

– Отцу помоги, доченька. Я справлюсь.

Калекут скосил на дочь взгляд затянувшихся пеленой глаз. Айсэт потрогала его влажный лоб, прислушалась к дыханию, ощупала грудь ловкими движениями. Она напоила отца, тот не сумел перевернуться на бок, пил краем губ, и большая часть воды пролилась. Калекут оттолкнул руку Айсэт, закрыл глаза.

– Как же так? Должно было получиться, – зашептала она и обернулась к матери, та сползла на пол. – Мама, тебе не следовало вставать. Я сейчас помогу.

Она бросилась к корзине, загребла мертвой травы, прихватила ступу и пестик. Удары выходили нервными, пестик бил по стенкам ступки, мягкие соцветия хрустели под яростными движениями Айсэт. Она принесла матери воды и получившуюся кашицу.

Дзыхан пила шумно, глотала и давилась, но не отрывалась от плошки. В коротких перерывах она пыталась говорить:

– Ты была у Гумзага? – Она хотела отвлечь дочь от себя.

– Ходила за водой, мама, – напомнила Айсэт. – Но задержалась у ручья. Там собрались девушки. Они все готовы к Ночи Свадеб. А на обратном пути… – «Я звала духа», – чуть не выпалила Айсэт, но успела произнести другое: – встретила сына Гумзага.

Дзыхан поперхнулась. Айсэт наклонила мать, дала продышаться.

– Кого? – мать сумела проговорить короткое слово.

– Его сына, Шарифа. Пойдем, мама, ты ляжешь. – Айсэт помогла ей подняться. – Он прискакал на коне. Вернулся к отцу и к невесте. Ты знаешь, кто его невеста?

Мать не ответила. Айсэт оглянулась, Дзыхан хмурилась, вспоминала. Хороший знак, она все еще не теряла памяти, по крайней мере, пыталась выудить оттуда чужие обязательства. Пока Дзыхан вспоминала, Айсэт читала заклинание:

Пусть как дождь пойдет и пройдет, так и болезнь отступит.
Пусть как радуга от солнца на небе засияет, так и сила вернется в тело.
Пусть как вырастет трава для ягненка, как для трав появятся цветы,
Так и после болезни воспрянет и своими ногами пойдет.

В постели Дзыхан свернулась в комок, Айсэт не смогла уговорить ее устроиться удобнее.

– Я видела, – мать вновь впала в забытье, смотрела в одну точку и говорила не с Айсэт, а с тем, что открывалось ее замершему взору, – конь летел по воздуху, не касаясь ни неба, ни земли. Нес всадника с запада. В руках всадник держал длинный кинжал, которым рубил крыши домов и цеплял души спящих людей. Множество душ он нанизал на свой клинок, а к хвосту коня привязывал головы тех, кого погубил. За копытами коня его вставало солнце, на западе поднималось и бежало к востоку. Конь скрылся за горизонтом, и солнце закатилось, так и не подарив света дня.