Демон спускается с гор

Кочас, женишок для меченой, маялся. Ему запретили ныть и заикаться. Он чертил ногой невидимую линию и переступал ее. Чертил и переступал, пока не подошел почти вплотную к Гумзагу. Мужчины оттащили его, и Кочас тут же принялся чертить снова. Его мало интересовало происходящее. Закончив чертить, он принялся подпрыгивать в такт уже смолкшей музыке. «Что за мотив звучит в его голове? – задумалась Айсэт. – Придет ли время, когда я сумею расслышать его? Любовь заставляет жену разделять с мужем и радость, и боль. Скоро мне придется разделить с Кочасом его веселье».

Среди женихов стоял и Тугуз. Но на нем Айсэт не задержала взгляда, да и он не сводил глаз с Дахэ, не нуждался ни в ком другом. Тугуз походил на язык пламени, что невесть как вырвался из костра. Он бы тоже пританцовывал от волнения, но позволил себе слегка вскинуть руки, когда Дахэ встала напротив. Дахэ вышла из леса первой, длинные косы в свете луны казались почти белыми. Она все так же высоко держала подбородок. Возможно, желала увидеть отблеск костров в звездах, что спрятались за облаками, но не живой огонь Тугуза и сына жреца рядом с ним. Оттого поспешно отвернулась, заметив, как Шариф с усмешкой оглядел появившихся невест.

То ли птица влетит в глубь пещеры пустой,
То ли дева войдет для судьбы непростой,

 –

Гумзаг выкрикнул слова, обозначавшие начало Ночи Свадеб, и опустил руку. Снова зазвучала музыка. Девушки двинулись наверх. Женихи заняли их места у костров. Все, кроме пляшущего Кочаса, стояли неподвижно, положив кулаки на рукояти кинжалов. Ждали, кто же из них снимет папаху, вынет кинжал из ножен и прокричит в ночь:

– Без любви твоей не будет мира!

Крик этот провозгласит, что целый год в Гнилых землях люди будут умирать от старости или болезней, но не от ярости духа. Что отдает он свою любовь во имя мира и отказывается удерживать ее от назначенной судьбы.

«Будет ли плакать его сердце, раз уж глазам плакать мужчины не позволяют? – думала Айсэт, сдерживая шаг, чтобы не уткнуться носом в спину Зарны. – Как скоро найдет он другую невесту? И года не пройдет. Скорбь – удел женщин, мужчина должен всегда идти вперед».

Гумзаг бормотал молитвы за ее спиной, он замыкал шествие невест.

Сердце Айсэт стучало где-то в животе, ноги тряслись, платье жгло кожу. «Мама, – шептала она мысленно, – мамочка, а если дух все же выберет меня? Смогу ли я вернуться? Я хочу войти в пещеру и страшусь ее зева. Я обещаю вам найти исцеление и в то же время хочу убежать прочь». Айсэт могла бы взлететь к дубу и пещере, как к дорогим друзьям, изведанным путем, но ей приходилось плестись в хвосте белой змеи и останавливаться, потому что то одна, то другая девушка замирали, оборачивались и с надеждой смотрели вниз.

Дахэ оборачивалась чаще других.

«Оборачиваться должна я, и стремиться сбежать по ступеням тоже должна я. Мне здесь не место, я должна ухаживать за родителями», – кричал разум Айсэт. Но сердце твердило иное: «Ты войдешь в пещеру и найдешь целебные воды. Даже если придется сбросить всех с этой скалы, ты сделаешь это». – «Я боюсь, – метался разум. – Все неправильно, и мне ни за что не уговорить и не обмануть духа. Зачем же я тогда обманываю себя?» – «И там, и там смерть, – уговаривало сердце, – но ты хотя бы будешь помнить, что пыталась изменить судьбу».

«Мне бы крылья», – устало мечтала Айсэт.

«Мыслям легко улететь. Достаточно открыть в себе дорогу к безумию. Ты можешь сломаться прямо сейчас, а можешь оттянуть неизбежное».

Не могло ее сердце выбивать подобные слова. Его трепыханием говорил страх. В отдаляющемся барабанном бое Айсэт слышала повторяющиеся слова матери: «Отдай ее пещере – и она вернется к тебе».

Невесты поднимались наверх по покатым ступеням, что появлялись, едва первая из девушек подходила к горе, и исчезали, когда все спускались обратно. Утром избраннице духа следовало карабкаться по скале, выбирая себе путь среди неверных камней и редких кустарников. Почему горный дух не давал своей невесте вновь взойти по ступеням, никто понять не мог. Да никто и не догадывался об этих невзгодах жертвенной красавицы, никто не провожал ее в последний путь. Жрец отводил невесту до испыуна и оставался возле него до рассвета. Айсэт представляла, как невесты падали, пачкались, рвали одежды, ранили нежную кожу. И как радовался горный дух. Она не сомневалась в его жестокости.

Каждая девушка нашила на платье отличительный знак. Кто птицу, кто цветок, кто гроздья ягод. По вороту платья Дахэ, как по ночному небу, вела дорогу луна. Молодой месяц превращался в полную чашу и постепенно стремился на убыль. По рукавам Кутас летели листья. По подолу Зарны шла горная гряда, талию Нану охватывала виноградная лоза. Для Айсэт мать украсила свое старое сае узором из трилистников, провела их от ворота до подола. Дзыхан трудилась не одну ночь. Она боролась с болезнью ради дочери.

«Ты красавица, дочка, – сказала мама, когда Айсэт надела платье. – Твое пятно дар жизни, всегда помни об этом».