Демон спускается с гор

– Опомнись, Дахэ, – Айсэт силилась поднять ее, – мы пришли помочь.

Они бежали за свадебным шествием, а мужчины оставались у шелковицы. Но когда плетень дома Тугуза показался на небольшой возвышенности, все мужчины, кроме Гумзага и Кочаса, уже стояли во дворе. Мужчины пропустили Айсэт и Шарифа в дом, встали за ними стеной.

– Отвечай, – потребовал Шариф, – кто из них твоя невеста?

– Моя невеста. – Тугуз шагнул вперед.

Шариф опустил кинжал. Фата зацепилась за клинок и сползла с лица выбранной девушки.

– Что ж, – Шариф отступил к Дахэ, – тогда эта моя.

Вопля, который издала Дахэ, испугались бы и свирепые барсы. Она сорвала нож, что висел на поясе Айсэт, сдернула вместе с поясом. Подскочила к Тугузу. Айсэт рванулась за ней, но не успела остановить. Нож вошел в грудь Тугуза, и рука Дахэ провалилась в вязкую плоть. Любимый мужчина обрушился на Дахэ и Нану водопадом, обжигающим кожу.

Дахэ закричала. Мед, из которого состоял Тугуз, покрыл ее кисти. Тугуз распадался на части, изливая липкий нектар. Но этот мед вовсе не был символом плодовитости и богатства молодой семейной пары. Он дымился, Дахэ с воплями сбрасывала его с себя.

Нану издала писк крохотной мышки, угодившей под кипяток. Большая часть меда попала на нее. И она таяла. Отекли румяные щеки, искривилась линия подбородка, Нану оплывала. Правый глаз вывалился на ползущую вниз щеку. Нану подняла руки, но пальцы каплями устремились на пол. Она осела молча, без жалоб и проклятий, которые все выходили из Дахэ.

Айсэт не сводила глаз с исчезающей Нану. Она была их подругой. «Нежной и доброй», – думала Айсэт.

Тугуз лопнул, как переполненная бочка, и капли угодили ей на ладони. Кожу обожгло, Айсэт тут же вытерла руки о платье и на мгновение уставилась на образовавшиеся дыры. Дахэ визжала и крутилась, брызгая медом на всех, кто набился в дом Тугуза. Но и от дома уже ничего не осталось. Стены просели, переплетенные ореховые ветви надломились, соломенная крыша раскрылась, как перезревший плод, и источала вонь гниения. Женщины бежали прочь, во все стороны, как муравьи, лишившиеся жилища. Мужчины, над которыми с оглушительным ревом летали пчелы, окружили Шарифа.

От людей – теперь неправдоподобно маленьких и жалких – тянулись нити. Сперва Айсэт приняла их за игру света, солнца и меда. За обман глаз, на которые будто накинули пелену, – круги и точки, мушки и полосы – верные признаки головной боли. Но нити шли от рук и ног людей, ни золотые, ни черные. Серые. Тени теней, которых ни у кого из них не было.

– Это не Тугуз. Это не Нану, – услышала Айсэт.

Дахэ уставилась на лужу, оставшуюся от Нану.

– Это вовсе не наша деревня, – Дахэ хрипела, крик или жар меда выжег ее голос. На щеках и шее горели ожоги, ткань платья побурела. – Но ты настоящая.

– Ты видишь нити? – прошептала Айсэт.

– Я ничего не хочу видеть. Я хочу уйти отсюда. А для этого нужен он. – Дахэ кивнула в сторону мужчин. – Он умеет убивать.

Шариф вертелся, кинжал пронзал одного за другим. И они все полегли бы, если бы могли умереть. Мужчины не лопались, как Тугуз. Клинок выходил из них, напившись меда. Тела врагов набухали. Они увеличивались, наступали на Шарифа. Пчелы налетали на него со всех сторон и жалили, не заботясь о брюшках, что вместе с жалом оставались в его теле.

– Надо ему помочь. – Айсэт дернулась к Шарифу и осталась неподвижной.

– Он мужчина. Воин, – проговорила Дахэ. – И мне тоже не сдвинуться.

Айсэт оглядела Дахэ. Нити цеплялись за ее плечи, запястья, талию, обмотались вокруг шеи. Айсэт ощупала свое горло. Липкая нить отозвалась трепетом. На пальцах, измазанных медом, остались едва видимые серые волокна. «Мы угодили в паутину. Они заманили нас в ловушку».

Не они… В толпе мужчин раздалось:

– Бежим!

Дом обрушился.

Возле Шарифа оказались Гумзаг и Калекут. Учитель скрутил Шарифа, прижал к земле. Отец вынимал кинжал, тот самый, которого не хватало на стене в их доме, из-под ребер Шарифа. И оба они, жрец и человек, которого Айсэт принимала за родного отца, в ужасе задрали головы наверх. Но не от содеянного. Мужчины и женщины, пробежав совсем немного, нелепо подпрыгивали и зависали в воздухе. Один, второй, третий.

Толстяк Керендук тряс ногами, живот колыхался вверх-вниз. Айсэт услышала плач, тетушка Гаши и Чаж извивались рядом. Волосы их растрепались и свесились по плечам.

Шариф лежал на земле не двигаясь. Айсэт и Дахэ не могли пошевелиться. Померкло солнце, трава лишилась цвета, посерела кожа, и выцвели платья. Огромная тень накрыла мужчин и женщин, дома и дворы. Росла и чернела, и все нити тянулись к ней.