Демон спускается с гор

Оттого, что все это – игра. Горный дух, нареченный жених, обещания, данные в детстве, – дурная шутка. А те, кто заслуживает правды, всегда ее получают. И те, кто любит по-настоящему, обретают истинную любовь. И никогда красавица Дахэ не получит горькую судьбу. Страдания – удел меченых: Айсэт, ее родителей, Кочаса и даже Шарифа. Пусть он и красив, и статен, но ядовит своими умными, чуждыми речами, шрамами на лице, длинными кудрями и безбородым лицом. А Дахэ уготовано счастье. Она увязла в страхе, в сковавшем душу вопросе, который этот страх породил: честь или жизнь? Но воспряла, ожила и получала заслуженное: и честь, и жизнь, и Тугуза.

Шариф пропал из ее мыслей. Он, скорее всего, вернется за Айсэт. Дурак. Ведьма очнется и сама найдет дорогу. Она вообще все совершает сама, чаще всего глупости. Но теперь Дахэ это не беспокоило.

– А где Нану? – спросила она у Кутас, легкой голубкой водящей руками перед собой. Кутас любила танцевать. – Почему не радуется с нами?

– У Нану много хлопот сегодняшним утром, – пропела Кутас.

В отличие от глаз Шарифа зеленые глаза подруги вовсе не казались Дахэ лесными и дикими. Они манили бледной зеленью самоцвета на браслете, который Тугуз подарил ей тайком после долгого разговора о какой-то легенде, связанной с испыуном. У камня было мудреное, чужое название, Дахэ не потрудилась его запомнить.

– То плачет, то смеется, как всегда. Не забивай себе голову, – добавила Кутас.

Дахэ фыркнула. Нану еще глупее, чем Айсэт. Восторженная и завистливая, как бы ни пыталась спрятать себя настоящую от пытливого взгляда Дахэ. Небось кляла сейчас свою долю. Нану выпорхнула из мыслей Дахэ, как до того Шариф, когда фата невесты накрыла ее.

Время для Дахэ заторопилось в пляске. Ей почудился чей-то оклик, но зов угас в женском пении, не достигнув цели. Показался дом родителей Тугуза и, чуть в стороне, дом будущих мужа и жены – круглый, маленький, с комнаткой, в которой они проведут единственную ночь. Там узкая кровать и светлый полог, вышитый трилистниками, защищающими новобрачных от дурного глаза и злых духов. Кувшин с вином, хлеб и козий сыр, одеяло из овечьей шерсти. Одно на двоих. Дахэ задержала дыхание. Женщины вновь подхватили и понесли ее, а она вспоминала тающий февральский снег и тепло бурки. Косы обвивали голое тело Дахэ, но куда сильнее обнимал Тугуз, его пламень, согревающий февраль солнцем любви.

– Дух выберет меня, – Дахэ дразнила Тугуза, выглядывая из-за деревьев. Она убегала от него, пряталась то тут, то там, прижимаясь к стволам, дающим силу не только зазнайке Айсэт, что бы она ни думала в своем гордом одиночестве, но и всем детям Гнилых земель. – Ведь я самая достойная девушка в деревне. Самая красивая, правда, Тугуз? Тугуз, – смех ее звенел о листья, и ветки склонялись к ней, признавали ее правоту, – а Тугуз, что же ты будешь делать без меня?

Тугуз пронзал зимний воздух, надвигался на Дахэ. Он сам обратился в горного духа или в хищного зверя и настигал свою добычу.

– Волк, – дразнила его Дахэ и представляла голодного волка с поджарыми рыжеватыми боками. – Я знаю! Знаю! – хохотала она. – К Айсэт пойдешь, уважишь ведьму по старой дружбе. Настоем каким тебя опоит – и ты забудешь бедняжку Дахэ. – Она поманила Тугуза рукой, спрятавшись за стволом граба. – Или не забудешь, Тугуз? Разве можно забыть мою красоту? Что скажешь, за такую и в пещеру духа можно пойти? Вернешь меня, Тугуз, вырвешь из лап горного чудовища?

Тугуз смеялся, догоняя Дахэ. Постепенно в смех его прокрадывалось рычание, голос срывался, сбивалось дыхание. Дахэ ничуть не боялась своего волка. Но сейчас его движения, то, как убирал широкой ладонью челку со лба, как смотрел исподлобья, когда она выглядывала из-за очередного дерева, как остановился, – все выдавало в нем охотника. Тугуз преследовал Дахэ и в то же время оттягивал момент встречи с добычей. Если и не на волка, то на стрелу он точно походил. Стремительную, разящую прямо в цель, куда бы ни мчалась трепетная олениха. Стрела – часть духа охотника, которая первая настигает жертву. И Тугуз поймал Дахэ. Схватил за руки, обнимающие ствол дерева, поймал ускользающую дальше, прижал к себе. Над лесом росло и плыло небо цвета стали. Зима накрыла их, выстелила ложе. Они не обращали внимания на прозрачные головки подснежников, проклюнувшихся из-под сна земли. На призраки ядовитого морозника, на бледно-розовые стыдливые цикламены. Первые знаки теплых дней в февральском плачущем снеге не могли сравниться с весной, что расцветала в их сердцах.

– Я переверну эту пещеру, – шептал Тугуз ей в шею, – вырву хребет горному духу, а его самого сожгу на перекрестке дорог, чтобы прах разлетелся по свету, рассказывая о моей любви к тебе.