Демон спускается с гор

– Ни к чему ее тревожить, – проворковала Дахэ. Ни один мужчина не устоял бы перед ее нежностью. Она заботилась и об Айсэт, и о нем, и о себе, конечно, и предлагала пойти позвать жреца, который приведет свою ученицу в чувство. – Я узнаю эти деревья. Мы вернулись домой. И хотя, – Дахэ нахмурилась, – именно она виновата в том, что я больше не невеста духа, мы позовем к ней деревенских. А если Айсэт очнется раньше, то с легкостью найдет дорогу. Никто лучше ее не знает лесные тропы.

Странный взгляд Шарифа ничуть не смутил Дахэ. Мысли о Тугузе гнали ее, перекрывали сомнения и страх. Отчего они оказались в лесу? Почему ветер выгнал их из пещеры? Что последует за ее провалом, Дахэ не предполагала. Она убедила себя, что все произошедшее – обман. Нелепое суеверие заставляло верить молодых девушек, что их отдают злому духу. Обычай, провонявший гнилью, вел их на смерть в пещере. А с Дахэ обошлось. Она попала во мрак в сопровождении двух дураков и при их помощи, в чем она тоже никогда никому не признается, выбралась.

«Или все эти невесты выбирались из Гнилых земель за спиной своих женихов, – внезапно осенило Дахэ. – На быстрых скакунах мчались они туда, где воздух свободен от болотного смрада, где новые люди и украшения, больше простора и больше глаз, полных восхищения. Никакого духа – одна жуткая пещера, никакой магии – только опьянение от ритуалов Ночи Свадеб. Вот и виделось всякое, и глаза боялись, и мысли путались».

«Тугуз», – стучало сердце, и Дахэ принимала свои догадки за правду.

Аул встретил ее торжеством. Кутас, Силяп, Зарна выбежали навстречу, монеты сверкали в их косах. За ними торопилась мать, несла платье, расписное, дорогое, новое. Зугра окутала дочь объятиями и красной вуалью.

– Счастье какое, дочка, – зашептала мама горячо и влажно, и с ее поцелуями грянула вокруг музыка. – Уж сколько мы тебя ждем, а ты, как всегда, долго собираешься. Жених заждался.

Дворы закрутились перед глазами Дахэ. Дома, сараи, улья, деревья, небо и земля, лес и горы, листья и лица, лица, лица, смеющиеся лица женщин.

– Какие подарки принесли Тугузовы сваты!

Они прибывали и прибывали, молодые и старые. Облачали Дахэ в платье на ходу.

– Красный невесте к лицу.

– Поправьте ей косу.

– Торопитесь, девушки! Уже и музыка зовет.

Женщины обступили Дахэ плотным кольцом, отрезав от Шарифа, Зугра бросила ему:

– А ты ступай к мужчинам.

Мать забыла о том, что мужчинам положено разделять их радость. Скрещивать кинжалы над головой Дахэ, поднимать пыль копытами своих лошадей. Именно всадники разносили весть по деревне о скором переходе невесты из родительского дома к очагу жениха. Чуть ли не на конях залетали в дом, где невеста дожидается этой минуты, ели лучшие блюда и пили самое вкусное вино. Обо всем этом обязательно позаботился бы отец. Они заполнили бы двор криками и лязгом оружия, разыгрывая шуточную битву с хозяевами дома за право передать невесту жениху. И танцевали наравне с женщинами, переполненные вином и гордостью. Но ни одного парня, на которого бы Кутас или Зарна и другие девушки бросали бы быстрые, многозначительные взгляды, от которых склоняли бы головы друг к другу и шептались без устали, Дахэ не увидела. Ни друзей Тугуза, ни его сурового отца, ни громогласного дяди, ни младшего брата, стеснительного Кура.

И Шариф тоже отступил. Дахэ уловила движение краем глаза, еще не растворившись до конца в шорохе одежды, ласке женских рук и их сладком дыхании. Сперва сделал шаг к пестрой толпе, но наткнулся на преграду, что умело создавать большое количество женщин, и отошел. Глядел из-под остро изогнутых бровей своими дикими, лесными глазами и усмехался. Сердце Дахэ сжалось на краткий миг: отчего Шариф отступил? Где его ярость?

Точно так же он искривил уголок губ, когда Дахэ заявила Гумзагу, который привел к ней, Керендуку и Зугре своего невесть откуда свалившегося сына:

– Я не помню его. Я не знаю его. Мне подобных даров не нужно.

Мать зашикала на нее, погнала на женскую половину дома. Отец зацокал языком. А Шариф произнес мягким низким голосом:

– Мне понятно недовольство девушки. И самому неловко во вновь обретенном статусе, но я долго скакал по лесу и свыкся с мыслью о женитьбе. А для Дахэ, – как непривычно звучало ее имя в его устах, – мое появление подобно камнепаду.

Отец долго извинялся перед гостем. Мать выговаривала Дахэ, вычесывая волосы для того, чтобы подготовить дочь к Ночи Свадеб. А когда Керендук упросил сына Гумзага сыграть ему на шичепшине, как положено страннику, прошедшему долгий путь и впитавшему множество историй, Дахэ, уже почти одетая во все белое, мечтала о том, чтобы в дом ворвался Тугуз и ударом кинжала оборвал биение ее бестолкового сердца, которое откликнулось на песню струн.

Шариф и бровью не повел в тот вечер, и сейчас смолчал. Дахэ поправила фату, чтобы совсем не видеть его. Где ревность мужчины, а он же не слепой и не глухой – он видит свадебный наряд, слышит музыку трещоток и рожков. Отчего он не требует принадлежащее ему по праву?