Демон спускается с гор

Шариф выглядел тучей, спустившейся на землю, покрытую цветами платьев и шапочек женщин. Дзыхан снова не обращала внимания на дочь. Наверное, и Айсэт обернулась тучей, а точнее, тенью от тучи. Айсэт ринулась к матери, но взгляд упал на пустоту у ее ног. Если Айсэт стала тенью тучи, то у вереницы, ведущей невесту, теней не нашлось совсем. Как радость их не омрачалась беспокойством Айсэт, так и они не тревожили землю темным следом своего присутствия.

– Это не наши люди, – выдохнула Айсэт и поборола желание прижаться к Шарифу. Оглянулась. Ее верная спутница лежала на земле, привязанная к Айсэт богами, которые, посмотрев на тень человека, видели его покорность их воле.

– Разумеется. – Шариф ускорил шаг. Он не побежал, как ожидала Айсэт, но и не позволял ей задерживаться. – Кто бы ни были, они не те, кого ты знаешь. Там, у дерева, не твой отец, здесь кто угодно, но не твоя мать.

– А Дахэ?

– Мы вошли сюда вместе. Дахэ все такая же, как и ты. И я – это я. Не стоило оставлять тебя у костра, сейчас я понимаю, что поступил неверно.

– Все это не важно, – перебила его Айсэт. – Где мои родители? Они больны, они… Где настоящий Гумзаг? Он сидел у костра, он привел меня в деревню и сказал, что отец и мать поправились. – Айсэт осеклась. Перед мысленным взором вырос лес с больными деревьями, знакомая тропа, что вывела к болотам, учитель с его сбивчивой речью, погасший очаг.

– Мы в царстве горного духа, – ахнула Айсэт, и призыв, обращенный к узнику пещеры, ворвался в нее шепотом саднящего от рвоты горла:

На высоком холме дуб могучий растет,
Кроной гордой своей солнце в сети плетет,
Корни в землю ножами вонзаются,
В сердцевине дорога скрывается.

– Не стоит звать его, мы прошли сквозь врата, и магия жрецов не поможет, – напомнил Шариф. – Но радует, что мед вышел и ты обрела способность мыслить.

Они попали, куда стремились. Вихрь загнал их в мир, скрытый в пещере. И вот этот мир или сам горный дух обманывал их.

«Ты увидишь, как демон спускается с гор», – проговорила Айсэт про себя и прошептала, чувствуя, как сильно ошиблась, поддавшись то ли обиде, то ли ревности, затаенной с детства:

– Там не Тугуз. Дахэ обещана не ему. – Она не выдержала, вцепилась в руку Шарифа. – Там горный дух!

– Тебя это остановит? – спросил Шариф. Он не обернулся. На один его широкий шаг Айсэт делала три своих. – Или меня? Нас тут быть не должно, но мы все равно пришли. И если горный дух повстречается нам раньше, чем мы ожидали, плохо ли это? Ты скажешь ему: «Я не готова»? Скажешь: «Я передумала, потому что страшусь тебя»?

Айсэт замотала головой, чего Шариф, разумеется, не увидел. И хорошо. Потому что в душе Айсэт кричала на его вопросы: «Да. Да. Я страшусь, я почти передумала. Я не готова».

– Каждый из нас хочет взять свое. Ты – воды. Мы с духом – обещанную невесту. А Дахэ, – на миг он замялся, – свою честь.

– Тогда мы никак ей не поможем, – с грустью произнесла Айсэт. – Ее ведут куда должно.

– Мы скажем ей правду. Пусть знает, что вовсе не любимые ею люди привели ее к смерти.

Глава 10. Пастух пчел

От цветочного орнамента на подоле свадебного платья Дахэ поднимались к поясу переплетенные ромбы. Три мира соединялись в невесте: водный, земной и небесный. Четыре стороны света призывались в свидетели ее будущему счастью. Ромбы прочили плодородие, тройные лепестки цветов – защиту богов. На поясе сверкали ряды монет. На груди лежал амулет, с которого спускались цепочки с подвесками в виде растущей луны. По рукавам верхнего сае вились лозы – знаки долгой жизни. Фату не украшала вышивка, свидетельствуя о простоте души и покорности жены перед мужем и судьбой.

Дахэ почти не перебирала ногами, зажатыми в котурны[23] на высоких подпорках. Ее несли женщины и их песни. По левую руку плясала Кутас, по правую – Зарна. Обе в зеленых нарядах, расшитых серебряными нитями, в поясах-косицах, они то и дело нарушали течение песен, хихикали и толкали Дахэ локтями. Горло Дахэ сжималось от волнения, собственного и исходящего от Кутас и Зарны. Она смотрела на мелькающие внизу ноги, на сочную траву и вовсе не замечала, что нет у ее подруг теней, как нет тени у матери, идущей следом. Дахэ всю заполнило сердце, вмещающее единственное слово. Все остальное теряло смысл, уплывало и меркло. «Тугуз», – отзывалось в животе.

Девушки окружили ее, едва они с Шарифом ступили из леса. Айсэт осталась в чаще, где ей всегда было место, у костра, который развел их заботливый спутник. Он первым пришел в себя, собрал хворост и сидел неподвижно, охраняя девушек. Дахэ очнулась от ужасного сна и тут же накинулась на замершую у костра фигуру. Больших трудов стоило расшевелить его, убедить оставить Айсэт, вернуться за ней позже.