Демонтаж

Был уже вечер, когда разговор перешел к планам профессора. Он признался, что его пригласили в Мичиганский университет на кафедру армянской истории. «Почему сейчас?» – спросил Манвел. Профессор внимательно посмотрел на своих учеников и заговорил с ними откровенно: «Я задумался о переезде еще четыре года назад, осенью, когда на моих глазах убили того мальчика. – Профессор отвел взгляд. – Зачем это было нужно? Я не нашел ответа. Но от чувства вины я так и не избавился». Профессор нахмурился. Эти мысли преследовали его не одну ночь. Он хотел еще что-то добавить и напряженно подбирал слова. Раньше это давалось ему легко, но с годами сделалось трудным. Седа кивнула, показывая, что она все понимает. «Да и не заниматься же всю жизнь Кавказской Албанией?» – прибавил, криво улыбнувшись, профессор.

Манвел отшутился, а Седу захватили воспоминания.

Четыре года назад в этой же гостиной проходили поминки Сурена Оканяна, репатрианта, застреленного неизвестным на митинге у мечети. Профессор попросил у родителей студента разрешение взять на себя расходы на похороны. Прием гостей организовали его дочери. Младшая все повторяла, что «папочка очень тяжело перенес эту смерть, Сурен был для него как родной сын». «Сын, которого у него никогда не было», – подразумевала она. «С тех пор как Манвел уехал, папа ни к кому так не привязывался, – говорила она лично Седе. – Представляете, он всю ночь не отходил от гроба. Я подслушала, как он шептал себе: „Я устал хоронить молодых. Я выхожу из игры“». – «Что значит „выхожу из игры“?» – переспросила Седа. «Не знаю», – ответила дочь. Профессор сидел в глубоком кресле, изредка разговаривая с другими студентами, пришедшими на поминки. Кто-то принес черно-белую фотографию Сурена. Его родители сидели в стороне. Мать, увидев портрет сына, заплакала с новой силой. Отец, принимая соболезнования, глядел в пол. «Надо было спустя семьдесят лет вернуться в Армению, – сказала дочь профессора, – чтобы хоронить единственного сына». – «В голове не укладывается», – кивнула Седа. Тоже испытание: видеть, как эти старики шли за гробом добрые два километра по камням, поскольку не было автомобиля, который бы довез их до кладбища. И профессор, человек удивительной силы воли, всю дорогу нес гроб на плече. «Прощался с мифом», – подумала Седа. Все это казалось сном. Когда гроб засыпали землей, Седа подумала: «Тебя, в отличие от Петро, мы хотя бы похоронили по-человечески». Она только теперь поняла отчетливо, насколько Сурен походил на Петро, и почувствовала горечь. Отогнав воспоминания, Седа глянула на Манвела, сидевшего с сигаретой в руке, на профессора, который тяжело поднялся, чтобы зажечь длинную восковую свечу. Она, как никогда, ясно поняла: как же безнравственно страдать и тем более умирать ради чужих идей. Мягкий свет свечи заполнил комнату. Профессор выглядел печальным и уставшим: морщины на лбу, нахмуренные брови, горькая улыбка. «Мысли мои беспредметны, неуместны и безрадостны, – подытожил он. – Хочется спокойной, безмятежной пенсии. Возможно, я ошибаюсь в своем выборе и мне следовало бы оставаться здесь. Но от патриотического миссионерства…» – Он поднял ладонь к горлу, показывая, что его тошнит от этого, и не договорил. Манвел сказал, что ему пора. Он поднялся и пошел к дверям. Следом поднялась Седа. Профессор подал ей пальто. «Когда вы уезжаете?» – спросила она. «В феврале. Я уезжаю не навсегда. Мне просто нужно сменить обстановку. Вы же верите мне?» Манвел не ответил; а Седа обняла профессора и сказала: «Кому же нам верить, как не вам?» Профессор усмехнулся и поблагодарил их, что зашли.

Ни Седа, ни Манвел не возвращались больше к разговору о профессоре.

Вместо этого Седа уговаривала Манвела посетить с ней воскресную службу отца Ваана. Манвел всерьез задумался над этим предложением и обещал ответить ближе к выходным. «Я не был на службе с тех пор, как уехал из Армении». – «А кто-то, помнится, собирался в монастырь». – «Иногда, знаешь ли, трудно узнать себя в прошлом». В тот же день, уже дома, уложив детей спать, Седа села за рабочий стол, за который в последнее время садилась нечасто. «18.01.1998, – записала она в дневнике. – Несмотря ни на что, жизнь не оборвалась. У меня снова появился интерес к кому-то, кроме себя». В следующее воскресенье они с Манвелом сходили на службу. Седа взяла с собой младшего сына. Выйдя из церкви, Манвел сказал: «Если есть что-то в Армении, что нисколько не изменилось за тысячу семьсот лет, так это литургия». Седа была согласна. Она держала за руку Гришку. Амбо сидел прямо на тротуаре возле церкви, подперев подбородок и скучающе глядя на новостройки вдали. Рядом лежали спортивная сумка и теннисная ракетка. Он отпустил длинные кудри и все сильнее походил на Сако. Седа заметила, как подозрительно сын посмотрел на мужчину рядом с ней, но значения этому не придала.

Она поддавалась власти чувства, обещавшего новую надежду.