Демонтаж

Я переехала более-менее хорошо. Возможно, мне так кажется из-за города, в котором я остановилась. Я не поехала во Фресно или Глендейл, поскольку, поразмыслив, поняла, что это будет та же Армения, только в красивой обертке. Я даже задумалась о Нью-Йорке, но сотрудница социальной службы объяснила, что Нью-Йорк – дорогой и небезопасный город. И тогда я поняла, что больше ничего не знаю об Америке, представляешь мою растерянность? Я взглянула на карту за ее спиной и спросила, что там, ниже Нью-Йорка, и она сказала: Нью-Джерси. Хорошо, сказала я, а там – безопасно? Да, ответила она. А дорого? Дешевле, чем в Нью-Йорке. Тогда я поеду туда.

Чтобы подробно описать все, что было за последний месяц, не хватит места. Как-нибудь, надеюсь, расскажу при личной встрече. Сейчас я снимаю комнату на востоке Нью-Джерси у афроамериканской семьи (мать и дочь). Они как-то связаны с организацией, помогающей мигрантам, поэтому я и попала к ним. За комнату я плачу чуть больше, чем в среднем по рынку, но они милые и порядочные люди, а мне сейчас, пока я привыкаю к новой стране, это важно.

Зато работу я нашла сама! Устроилась посудомойщицей в итальянский ресторан, называется «Новый Везувий». Владельцы – итальянцы, то есть итало-американцы, муж и жена (жена работает с гостями, муж – шеф-повар). Половина гостей ресторана – их друзья, приходят целыми семьями. Иногда я слышу, как они разговаривают на английском, вставляя итальянские слова. Все это очень комично и напоминает мне, как говорят обрусевшие армяне, перемежая армянскую речь русскими словами. Шеф-повар (лысенький, со смешными тоненькими усиками) не только кормит меня, но и тайком от жены дает мне с собой продукты: в основном макароны или консервированные томаты и оливки, срок годности которых подходит к концу. (А вообще, американцы безобразно питаются, ты не представляешь, как тяжело здесь найти хороший кусок говядины.) Я не единственная посудомойщица, со мной работает женщина из Венесуэлы. Ее муж работает в этом же ресторане уборщиком. Я робко надеюсь понравиться владельцам и перейти в будущем от раковины к кухне, помогать с едой, а не с посудой, но пока что я слишком плохо знаю тонкости местной кухни.

График у меня плавающий, поэтому иногда работаю без выходных по восемь-девять дней подряд. Тяжеловато, конечно, но я не жалуюсь. Я могу уверенно сказать, что пока мне везет, очень везет. Да, переезд в новую страну стирает достижения прожитой жизни: карьеру, образование. Да, глупо скрывать, как мне бывает тяжело. Рядом – никого. Но в моих воспоминаниях вы все по-прежнему со мной: и мальчики, и ты, и Сако. Особенно я скучаю по брату, по его поддержке, по его глупым мальчишеским выходкам, по его нерушимой вере в жизнь.

В последний выходной я впервые здесь сходила в кино, попала на новый итальянский фильм, называется «Жизнь прекрасна», про отца и сына, попавших в немецкий лагерь: в течение всего фильма отец обустраивает жизнь сына так, словно им ничто не угрожает. Совершенный портрет моего брата. Я словно перенеслась на эти два часа в прошлое, в те дни, когда он изо всех сил ограждал меня от кошмаров. Я вспомнила, как он вывез меня из деревни в Ереван, сказав – живи и отбрось прошлое; вспомнила, как в тяжелые месяцы после больницы брал меня за руку и заставлял выйти с ним на улицу, повторяя изо дня в день, что нечего стыдиться, что весь мир – площадь, по которой я должна ступать смело. Не знаю, понимал он сам или нет, но со временем он стал совсем как наш отец. У них была общая черта – безусловная вера в человеческий дух. Все обстоятельства их жизни говорили им, что они – неудачники, а они, словно назло этим обстоятельствам, не теряли веры и жажды жизни. Я думаю, они не теряли этой веры до самого конца. Их глупо оборвавшиеся жизни – самое несправедливое, что могло случиться с такими людьми. С самоубийством отца я понемногу смирилась, но с потерей Сако не справилась до сих пор. Если честно, это до сих пор парализует меня. Не понимаю, зачем он поехал туда: может, хотел посмотреть на место, где должен был построить свои небоскребы? Хотел взглянуть на несбывшуюся мечту? И постеснялся нам это сказать? Я не знаю и мучаюсь чувством вины. На похоронах один незнакомый мне человек сказал, что Сако так и остался солнечным мальчиком, что он будто озарял всех светом. В моей памяти он именно такой: наивный, невезучий, но солнечный мальчик. А может, я, как сестра, все преувеличиваю; может быть, каждый человек так думает о своих умерших близких. Но я не верю, что мой брат просто умер и всё; я верю, что подлинная жизнь, которая билась в нем, раскрывается и теперь, после смерти.