Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Национализм сыграл важную роль в распаде СССР, образовании и институционализации новых независимых государств, но никогда не был решающим фактором в этих процессах. Будучи идеей формулируемой и пропагандируемой прежде всего в среде локальных элит, он имел весьма ограниченную поддержку в «народе», что не исключало отдельных кейсов и локусов, где он по историческим причинам носил массовый характер (депортированные народы, приграничные районы и области).

Как для позднесоветского СССР (1965–1985), так и для перестроечного периода национализм представлял решаемую – при наличии политической воли союзной элиты – проблему, которая распадалась на ряд кейсов локального характера, включая нелояльность основной (но далеко не всей) массы населения семи периферийных и малозначительных по своему человеческому и экономическому потенциалу республик (три балтийские, три южнокавказские и Молдавия). Потенциально возможным и довольно простым решением проблема национализма отличалась от экономических и социально-экономических проблем, которые союзное руководство не могло решить даже при наличии политической воли473 и которые беспокоили население страны куда сильнее вопросов независимости тех или иных республик или реванша тех или иных этнических групп.

Разумеется, национализм нельзя было искоренить. Крайне сложно было и подорвать складывающееся единство региональных элит. Однако его можно было держать в рамках одной из многих советских неофициальных практик и полулегальных идеологий, кормить его ключевых носителей за государственный счет и гасить отдельные вспышки этнических конфликтов, как это удавалось делать в предшествующие десятилетия.

Вполне возможно было и сократить число его источников за счет продолжения процесса медленной, но уверенной русификации, ликвидации части уже никак не соответствующих своему названию автономных образований – процесса, который происходит в современной РФ в последнее десятилетие. Возможна была и полная ликвидации системы союзных и автономных республик, разработать такие планы поручил Юрий Андропов своему ближайшему окружению в 1983 году474.

Разумеется, свою роль играла бы поддержка миграции из бедных периферийных регионов с сильными националистическими настроениями или уровнем этнической конфликтности (например, Молдавии, Южного Кавказа и Западной Украины, Чечено-Ингушетии, Дагестана) в центр страны и в регионы Сибири и Дальнего Востока. Это позволило бы снизить уровень национализма и имело бы тот же эффект, что и более ранняя (1950–1960‐х годов) миграция лишней рабочей силы из конфликтных регионов (например, Краснодарского и Ставропольского краев, сельских районов Татарской АССР, восточной Белоруссии и Украины) в индустриальные центры, на крупные стройки Поволжья, Урала, Сибири и в зоны интенсивного сельскохозяйственного развития, вроде Целины или Голодной степи. Все эти меры – не отражение позиции автора о нужном и должном, а только перечисление возможных опций, которые имелись у советского руководства в случае сохранения СССР.

Переходя от потенциальных возможностей к реалиям постсоветского транзита, первым делом (вслед за другими исследователями) можно констатировать низкий уровень насилия и других брутальных акций (например, массовых депортаций) в ходе этого процесса. Насилие, безусловно, имело место: как минимум два случая депортации, а также не единичные случаи изгнания соседей и сограждан из их домов под давлением (принуждение к беженству), равно как и самостоятельное переселение миллионов людей из ставших независимыми и порой опасными стран на «историческую родину». Но в целом реальный уровень этнической ксенофобии в СССР и связанного с ним насилия, с учетом масштабов страны, был сравнительно низок по меркам государств с сопоставимым уровнем социального и культурного развития, например Югославией или Турцией.

Реально глубокий и системный межэтнический конфликт существовал и существует только между этническими азербайджанцами и армянами, проживающими на территории Азербайджана и Армении. Близкий по степени этнической ненависти конфликт имел место в Северной Осетии в 1992 году между осетинским и ингушским населением, однако в настоящее время он в значительной степени ослаблен, хотя тоже не предполагает возможности совместного проживания475. В остальных случаях вооруженных конфликтов либо стороны в итоге нашли возможный компромисс (Таджикистан, Молдова), либо он невозможен по причине поддержки Москвой конфронтационного сценария (Абхазия, Донбасс, Южная Осетия).