День да ночь

- Дальше что было? - напомнил Бабочкин.

- Так, оно, ничего такого еще и не было. Обычные фронтовые будни. А дальше все и началось, - вернулся к рассказу Опарин. - В той деревне, куда мы добрались, наш полк стоял. Все, что от него осталось. Нашел я комбата, доложил. Тот, как положено, обложил меня за то, что пушку и машину не уберег, заодно и весь расчет обложил, фрицев, конечно, тоже и ушел писать рапорт. А я на кухню. Мои орлы уже там. И мне повар полкотелка насыпал. Сижу я, кашу рубаю и ни о чем не думаю: ни о войне, ни о фрицах, ни о пушке своей. Только о каше. И удовольствие от этого получаю. Только тут подходит какой-то младший сержант.

- Ты, - спрашивает, - сержант Опарин?

- Угу, - киваю я, потому что рот занят.

- Пойдем, вызывают тебя.

- Сейчас, - отвечаю. - Кашу доем и пойду. А кто вызывает?

Он наклонился и потихоньку, чтобы никто не слышал:

- Никаких сейчас. Бросай свою кашу и пошли. Вызывает начальник особого отдела. Понял?!

Понять-то я понял. Но об этой каше я с утра мечтал, и расстаться с ней не мог. Я ему все это объясняю. И советую тоже каши поесть. Повар - мужик хороший, даст. А сержант нервничает.

- Не шути, - и намекает: - капитан шуток не любит.

Я, конечно, сразу до смерти перепугался.

- Если тебе, - говорю, - нашу кашу есть запрещается, то ты, пока я доем, посиди, расскажи, что твой капитан любит и что не любит, чтобы я ему, когда придем, угодить мог.

Он молчит. Правда, сел. Но смотрит на меня, будто собирается вместо каши слопать. Я, вообще-то, хотел у повара добавки взять, так этот гад так на меня смотрел, что аппетит испортил. Доедаю свою кашу и думаю, зачем это я начальнику особого отдела понадобился. Я его до этого вблизи ни разу и не видел, какой с лица, не знаю. Знаю только, что есть такой. СМЕРЖ называется.

- Не СМЕРЖ, а СМЕРШ, - поправил Лихачев. - Смерть шпионам. Со шпионами он борется и уничтожает их до смерти.

- Вот-вот, - согласился Опарин. - Ребята говорили, что к нему по ночам кто-то шастает.

- У нас в полку, где я служил, тоже был такой. И к нему по ночам шастали, - подтвердил Бабочкин. - Это секретные сотрудники докладывают, где что делается. Сексоты.

- А зачем по ночам? - спросил Лихачев. - Мы здесь все свои. Если кто ему помогает шпионов ловить, так чего они прячутся?

- Секретные они, тайно помогают, - объяснил Бабочкин. - Их никто видеть не должен. У нас, на журфаке тоже сексоты были. И тоже тайные. Но мы их всех знали.

- Почему скрываются? - не мог понять Лихачев. - Если они хорошим делом занимаются, так зачем прятаться?

Объяснять это Лихачеву никто не стал, и Опарин продолжил рассказывать:

- Кашу я без аппетита доел, и пошли мы. Заходим в какой-то домик. Младший сержант оставил меня в прихожке, а сам зашел в комнату и дверь прикрыл. Для секретного, наверно, разговора. Потом открыл дверь, пропустил меня, а сам вышел.

Вхожу, посреди комнаты капитан стоит. Капитан, как капитан: две руки, две ноги, нос, рот, уши. А какой-то странный. Сначала я понять не мог, в чем дело, потом понял - глаза у него особенные. Светлые очень. Не голубые, как у Лихачева, и не серые, а вроде бы белые, как у снулой щуки.

Уж не знаю, сколько он смотрел на меня снулыми глазами, но у меня от этого мурашки по спине побежали. Это у них, наверно, прием такой, сначала пугнуть, а потом уже разговаривать. Хотя не могу понять, зачем меня пугать надо. Он, когда почувствовал, что я испекся, пальцем меня поманил, чтобы поближе подошел. Я не могу понять, чего он от меня хочет, но ничего хорошего уже не ожидаю. Подошел... А он шепотом:

- Рассказывай, где твоя пушка, сержант Опарин, и машина где? Фашистам подарил?

Ну, думаю, тайный у нас разговор, и надо, чтобы никто его не подслушал. Тоже шепотом отвечаю:

- Никак нет, товарищ капитан. Машина сгорела, а пушку "мессер" разбил. Мы ее разбитую и оставили. Немцам от нее никакой пользы.

- Ты чего шепчешь? - спрашивает он, но шепотом.

- Чтобы никто не услышал, - отвечаю я потихоньку.

- Ты надо мной шутки шутить вздумал! - вроде бы заорал он, но опять шепотом. - Я тебя научу, как шутки шутить!

Я не понимаю, чего он на меня сердится. Если разговор не секретный, так чего он шепчет? А если секретный, так чего злится, когда я шепчу?

- Никак нет, - говорю. - Вы ведь по-тихому... вот и я... для сохранения тайны.

Он аж зубами заскрипел:

- Это я голос сорвал, с вами, обормотами, разговаривая! А тебя, Опарин, я насквозь вижу!

Опять, значит, я в кон не попал. А он жмет:

- Куда пушку девал? И без шуточек!

Я уже во весь голос разговариваю. Нужен он мне, чтобы шутить с ним.

Рассказываю ему, как дело было, со всеми подробностями. А он записывает. Я кончил, а он велит мне все снова, с самого начала. Я повторяю, а он пальцем бумаге водит, проверяет, правильно ли я говорю. Ну, придумал! Я же не помню точно, что в прошлый раз говорил. Я же не могу слово в слово. Вроде бы, пронесло... Видно, все у него сошлось. Но он опять зашипел:

- А теперь расскажи правду!