День да ночь

- Телись! - подстегнул его Опарин. - Тебя как человека спрашивают, а ты не мычишь и не телишься. Художником будешь, так и скажи!

- Почему художником? - с недоумением широко распахнул голубые очи Лихачев. - Ничего подобного. Шоферить я буду.

Это становилось интересным. Лихачев собирался стать шофером. Даже Бакурский, никогда не участвовавший в подобных разговорах, подошел поближе и прислушался.

- Брось ты, - не поверил Ракитин. Кто лучше других знал Лихачева, если не он. - С чего это ты такое надумал? Такое только в наказание себе и людям придумать можно.

- Так я и знал, что не поверите. А куда мне еще деваться?

Глаза у Лихачева стали грустными, а голос тусклым. И тон обреченный, как у человека, который попал в западню и знает, что ему оттуда не выбраться.

- Куда, куда! - Для Афонина Лихачев был художником. И больше никем стать не мог. - Рисуешь ведь. Вот и рисуй свои картины.

- Мне и самому живопись бросать не хотелось, - признался Лихачев. - Но вы ведь видите, что никуда мне от старшего лейтенанта не деться. Очень он упорный и что решит, то непременно сделает. Относится он ко мне, как отец родной: хочет из меня полезного для общества человека сделать. Сколько я ни волынил, выучил меня машину водить. Не особенно мне это дело нравилось, но, согласитесь, профессия солидная и перспективная.

- Профессия хорошая, - согласился Афонин. - У нас в горах шоферов уважают. Но ты художник. Водить машину можно каждого научить, а рисовать мало кто умеет.

- Я к машине, кажется, уже привыкать стал, - Лихачев помолчал, видно, прикидывая, насколько он привык к машине. - Да, стал привыкать, в основном. Мне, кажется, начинает нравится эта работа. И потом, не могу подвести старшего лейтенанта. Хороший он человек. Накормил нас всех. Два раза. Приказал сержанту, чтобы дал мне танк подбить.

- Хороший, это верно, - согласился Опарин. - Только зачем так сразу решать? Профессия, это судьба. Вся жизнь от нее зависит. И каждый должен своим делом заниматься. Я токарь, а Афоня охотник. Так не пойду же я ни в какие охотники, а он в токари и не пойдет. Как, Афоня, пойдешь в токари?

- Не пойду, - подтвердил Афонин. - Зачем мне в токари идти, если я охотник. А ты, Лихачев, художник. Чего тебе старший лейтенант? Закончится бой, он к себе поедет, мы своей дорогой. Никогда больше и не встретитесь.

- Это ты так думаешь. А меня судьба с ним связала. Куда он - туда и я. И дальше так будет. Я знаю. Ты что, в судьбу не веришь?

- Не особенно, - признался Афонин.

- Я верю. Чувствую, что постоянно буду с ним встречаться. Никуда мне от него не убежать. Придется мне быть шофером.

Прозвучало грустно и убедительно. Даже Ракитин поверил.

- Тебе матчасть надо получше изучить, - посоветовал он. - С матчастью у тебя слабовато. И в вождении потренироваться, как следует.

- И я об этом думаю, - согласился Лихачев. - Волынил, столько времени потерял. Теперь придется наверстывать.

- Пока война кончится, наверстаешь, - подбодрил его Бабочкин.

- Да, - согласился Лихачев. - Только на это и надеюсь. До конца войны надо и технику хорошо освоить, и вождение.

- С художничеством как будешь, совсем бросишь? - Не нравился Афонину такой поворот в жизни Лихачева.

- В свободное время. Ты ведь слышал. Старший лейтенант сказал, что в свободное время можно будет рисовать.

- Никогда не думал, что ты, Лихачев, шофером станешь, - признался Опарин.

- Я? Шофером?! - удивился Лихачев, как будто он впервые услышал такое. Как будто он только что сам не утверждал именно это. И недоумение, прозвучавшее в его голосе, было столь же искренним, сколь искренне звучало несколько раньше утверждение, что ему начинает нравиться работа шофера. - Да ни в жисть!

Даже Опарин несколько растерялся. Что говорить об остальных...

- Ну народ собрался, - Лихачев с удивлением оглядел товарищей простодушными голубыми глазищами. - И пошутить нельзя. Это же я развлекал вас.

- Мастер! - Опарин восхитился. - Здорово у тебя, Лихачев, получается. Знаю ведь, что верить тебе нельзя, а каждый раз попадаюсь. Это я из-за твоих глазищ.

Ракитин тоже на розыгрыш не рассердился и даже остался доволен:

- Вот и хорошо. Я уже, откровенно говоря, стал беспокоиться за наш автомобильный транспорт. Ты бы, наверно, половину его угробил.

- Тоже мне, транспорт, - фыркнул Лихачев. - Я что, псих, чтобы посвятить свою цветущую молодость, мудрую зрелость и почетную старость этим консервным банкам?! Видеть пейзажи только через грязное лобовое стекло?! Здесь же никакой фантазии! И руки, и обмундирование пачкаются только в черные и серые тона. Разве может человек красиво жить, если он выпачкан только в черный и серый цвета? Вы бы посмотрели, какой я с палитрой в руке! Какой я у мольберта! Все цвета радуги!.. Да что там радуга?! Это фейерверк на День Воздушного Флота! Это невозможная, не существующая в природе гамма цветов... Солнце, луна и звезды, все вместе, как на новогоднем карнавале!

Красиво у Лихачева получалось. Солдаты заслушались.

- А что ты будешь рисовать? - прервал молчание Бабочкин. - Войну?