День да ночь

- Тогда лучше зубным врачом, зубы дергать, - стал развивать идею Бабочкин. - Там и умереть никто не может.

- Совершенно безопасная профессия, - согласился Лихачев.

- Спирт у него есть, - вспомнил Опарин. - Я однажды ходил к зубодеру, в запасном полку. У него в стеклянном шкафчике бутылочка со спиртом. Он мне на ватку накапал и на зуб положил. Чистый спирт. Иди, Дрозд, зубным врачом. Не пожалеешь

- А куда он денется? - решил за Дрозда Лихачев. - Человеку всем расчетом профессию выбрали. Чего ему отказываться...

- Я что, я согласен, - подтвердил Дрозд.

Ему понравилась профессия зубного врача. В белом халате, работа не тяжелая и спирт в стеклянном шкафчике.

Пристроили Дрозда к делу. Как бы трудно ни было, а пристроили. И чувствовали себя уверенно, будто теперь все пойдет так, как они решили: останется Дрозд в расчете, покроет себя славой, после войны станет зубным врачом. И в стеклянном шкафчике у него всегда будет стоять бутылочка с чистым спиртом.

- Я теперь только к тебе буду ходить зубы рвать! - чему-то радовался Лихачев. - Как зуб заболит, сразу к тебе. Но чтобы принимал меня без очереди. Как?

- Вырву без очереди, - солидно обещал Дрозд. - Всем нашим без очереди вырывать буду. Ты, Опарин, приходи. Все дела брошу, буду тебе зубы рвать. Хоть весь день.

- Нет, - отказался Опарин. - Если зуб заболит, так, чем к тебе идти, я лучше терпеть буду. Ты мне, по вредности, здоровый зуб вырвешь. Я к тебе за спиртом приходить буду. Дашь?

- Накапаю на ватку, - добродушно согласился Дрозд.

- Какая там ватка. Я тебя как человека прошу. Мне всего и нужно будет полстакана.

- Зачем тебе спирт? И целых полстакана? - спросил Дрозд, как будто сейчас и должен был отдать.

- В лечебных целях, - ухмыльнулся Опарин.

- Ну да?.. - недоверчиво протянул Дрозд.

- Не пить же я его буду, - заявил Опарин. - Видит бог, не пить, а лечиться. От простуды.

- Если лечиться, тогда дам, - Дрозд сделал вид, что поверил. - Только со своим стаканом приходи.

- Стакан достану. Стакан у меня дома есть...

Вот так разговаривали они полушутя, полусерьезно, прикидывали, кто кем будет, кто что станет делать, как будто не было этой страшной войны, которая еще неизвестно сколько продлится и до окончания которой еще надо дожить. Как надо дожить до окончания предстоящего им боя и еще многих боев, которые ждали впереди тех, кто доживет до утра.

Опарин случайно глянул на Бакурского. Тот сидел неподвижно, словно спал с открытыми глазами.

- Костя, а ты как? - спросил он.

Бакурский не слышал. Бакурский был в это время далеко. Он думал о том, что если бы, как положено, все время следил за небом, то увидел бы "фоккер" вовремя. Он был виноват, что атака "фоккера" оказалась неожиданной. Никто не обвинял его в этом. И сам он гнал от себя эту мысль. А она грызла его душу и не давала думать ни о чем другом. Командира спас... Не спас он никого. Умер командир. И штурман погиб. Если бы он не зазевался, были бы они живы и машина цела. Отбились бы. Теперь их нет. А он жив. Кому нужна такая жизнь? И почувствовал, что пытается обмануть самого себя. Пусть такой, пусть обгорелый, но жить хочется...

- Костя, ты что, уснул? - оторвал его от размышлений Опарин.

- Задумался...

- Чего тут думать. Ты скажи - после войны кем будешь?

- Никем... - прохрипел Бакурский.

- Как это никем? - Возразил Лихачев. - Так не бывает. Каждый должен кем-то быть.

- Никем... - повторил Бакурский. - У-у-убьют... меня. - Он, когда нервничал, еще и заикался.

- Это ты брось! - рассердился Ракитин. - Ты эти разговорчики прекрати! Перед боем такое говорить нельзя.

- Я... чу-чувствую... - не послушался командира Бакурский.

- Тоже мне, чувствователь! - возмутился Опарин. - Человек такого знать не может.

- Я з-з-знаю! - не отступал Бакурский.

Не знал он ничего. Но стоило ему вслух сказать, что убьют, как понял: так и случится. Уже сегодня ночью.

И это его: "Я з-з-знаю!", сказанное с надрывом и тоской, прозвучало настолько убежденно, что все поверили. Наверно бывает такое, когда человек чувствует приближающуюся смерть. Что скажешь ему? "Не обращай внимания, может, обойдется..." или: "Да плюнь ты на все". Спорить - еще больше заводить человека.

Ракитин не верил ни в чох, ни в сон, ни в вороний грай. В предчувствия тоже не верил. А главное - он был командиром и обязан был поддерживать бодрость духа.

"Испортил разговор! - рассердился он. - Сам заводится и на других тоску нагоняет!" - Но не сказал этого.

- Нет, - сказал Ракитин. - Тут ты, Бакурский, как раз и не прав. Это мы им сегодня врежем. Пусть приходят. Мы фрицам такие гостинцы приготовили! Надоели они мне, но ничего не поделаешь. Надо встречать. Будем жить, будем бить!

Лихачев понял командира.

- Что касается меня, то я готов, - заявил он. - У меня сегодня новая страница биографии начинается: первый раз к орудию встану. Настоящим делом, наконец займусь... А что-то прохладно стало, - поежился он. - Пора натягивать свою непробиваемую и непромокаемую.