День денег. Гибель гитариста. Висельник

— Вы первый, с кем он так, — почти прошептала Нина.

— Какой-то бесплодный разговор, — поморщился Петров. — Лично я сказал все, что хотел. Ни в чем вас не обвиняю. Но такой черной дыры ни у кого в душе не чувствовал. Я даже, — усмехнулся он — показывая усмешкой, что изволит шутить, — даже побаиваюсь вас.

— Ладно, ухожу, — поднялся я. — Но — напоследок. Мои слова будут не столь загадочными, они вам даже покажутся пошлыми, бытовыми, но я много раз убеждался, что сложность мотивов — лишь в кино да в книгах, поскольку там избранные, так сказать, типы, квинтэссенции пороков и добродетелей, иначе скучно. В жизни ж вот так: Сергей Александрович, то есть, извините, заговорился, Александр Сергеевич Петров, отставной майор с умом и способностями, очень желал бы согреть свой ум и развить свои способности не в этой холостяцкой конуре, где у него, кроме чая, нет ничего — ведь нет? — а в обществе молодой, желательно красивой женщины. Он мечтает: молодая красивая женщина влюбляется в него, крепкого еще, а главное, неординарного мужчину — и выходит за него замуж. Днями он будет принимать клиентов, или писать стихи, или полотна акварелями, темперой, а то даже и маслом! — или сочинять песни, а вечером они будут обсуждать результаты его трудов или он сядет на диван читать вслух Шопенгауэра, а она, прикорнув рядышком, будет внимать и дремать — да и ему дремлется после сытного ужина, приготовленного не грубыми мужскими руками, привыкшими к шмону, тычкам в загривок и тяжелым ключам от тюремных камер, а нежными атласными ручками. Вот вам и вся ваша сложная психология, которая на самом деле сучий хвостик, как выражается один мой приятель.

Я не дал ответить вскочившему Александру Сергеевичу. Я не дал слова сказать и вскочившей Нине.

— А может, я все наврал, — сказал я. — Обида заговорила, злость, не знаю. Так ведь бывает — даже с умными людьми: обозлишься на кого-то и заорешь: ах ты, козел! — хоть и знаешь, что он вовсе не козел, а, наоборот, семейный хороший человек, но трудности у него, и здоровье шалит, и жена пилит, и любовница домогается, и в долги залез, а на чердаке в трубу он по ночам астрономию смотрит, недосыпает. Когда сложен человек, когда прост? Или всегда одновременно сложен и прост? Когда он плох, когда хорош? Или опять-таки одновременно? А? Молчите, Александр Сергеевич? — вопросил я Петрова, как раз собиравшегося что-то сказать. Но я не дал ему. — И это правильно, — напористо сказал я. — Главная милицейская заповедь, она же армейская, она же чиновничья: молчи — за умного сойдешь! Вы ж молчать не захотели, вот вам и результат!

И — к двери.

— А ну стой! — заорал Петров (потому что какие мы там ни психотерапевты, а самолюбие — как без него? как позволить другому сказать последнее слово?). Он не только заорал, он, забывшись, вцепился мне в рукав, но я брезгливо оторвал его руку — и вышел, хлопнув дверью, не попрощавшись даже с Ниной.

Впрочем, я уверен был, что она позвонит — и скорее всего в тот же день. Она и позвонила — вечером. Разговор я записал на магнитофон. Как и впоследствии записывал: чтобы потом слушать, вспоминать. ПОТОМ. Понимаете меня?

А кого это я спрашиваю? Следователя, которому отнесу эту тетрадь? Или будущего психиатра? Или друга сокровенного, которому захочу покаяться? Или, упаси Бог, читателей, которым предложу все это в виде занимательного повествования? Или чертиков, которые мерещатся по углам? — но мне никакие чертики не мерещатся и не мерещились даже в ту пору, когда я допивался до тяжелых похмелий. Будем считать, что я себя спрашиваю — на «вы». Но зачем мне себя спрашивать, если и без вопроса знаю ответ?

ПОТОМ.

После шестнадцатого октября, после дня ее рождения.

Естественно, она сказала, что звонит в последний раз и только для того, чтобы выразить возмущение по поводу моего поведения, по поводу того, как я вел себя по отношению (волнуясь, она выражалась довольно коряво) к замечательному человеку Александру Сергеевичу Петрову, подобных которому она не встречала всю свою жизнь, да еще позволил (это я, а не Александр Сергеевич) высказать грязные предположения по поводу их взаимоотношений, в то время как, кроме деловых контактов, тут ничего нет и быть не может.

— Во-первых, — сказал я, — что погорячился — признаю. Но грязных предположений не делал. Пошлые, убогие — но не грязные. И сам же в них, если помните, усомнился. Во-вторых, зачем вы оправдываетесь?

— Я — оправдываюсь?

— Не только оправдываетесь. Вы говорите неправду.

— Что?!

— Положим, у вас к нему отношение как к учителю, как к старшему товарищу. А у него к вам? Или я слепой и глухой? Я не такой чуткий, как Александр ваш Сергеевич (хотя то, что он убийца — вы слышите меня? угадал!), но понять его отношение к вам вполне могу. Скажите еще раз неправду. Это ведь легко.