День денег. Гибель гитариста. Висельник

Я выдержал паузу. Не то чтобы раздумывал, нет, реакция на любое слово и дело у меня мгновенная, я уже знал, что скажу, но пауза мне нужна была в целях мхатовских. И сказал:

— Я уйду. Я делец, но не из тех, что трясут пузцами и гонором. Я только одно хочу спросить: вы в Христа веруете?

Нина так и вперилась в Петрова. Не знаю, обсуждался ли меж ними этот вопрос, но я ясно видел, что сейчас она жаждет положительного ответа.

— Верую, — сказал Александр Сергеевич, и не будь тут меня, Нина, возможно, захлопала бы в ладошки по-детсадовски, словно дождавшись Деда Мороза и новогоднего подарка.

Я любовался ею, я умолк; Петров нервничал. Задав важный вопрос, я погрузился в созерцание — и умалил этим свой вопрос, и оскорбительно обошелся с ответом Петрова.

— Ну так что? — поторопил меня майор.

Я по-прежнему созерцал нечто свое, внутреннее, гораздо более ценное, чем наши пустяковые беседы. Однако пришлось вернуться. Нехотя очнувшись, я продолжил:

— А раз веруете, Александр Сергеевич, почему ж гоните? Если видите что-то во мне, — говорил я с полной и абсолютной серьезностью, которой не добился бы от меня ни один психиатр, говорил я этому отставному майору с шизофреническими творческими наклонностями, — если видите что-то, то скажите и мне, потому что, вам же известно, человек сам себя подчас не знает!

— Не подчас, а всегда, — поправил меня Петров, чувствуя уже надо мной некоторую власть.

— Ну всегда. Так помогите!

— Это не болезнь у вас. А может, и болезнь. Но я такие не лечу. Поп лечит — если сами в Бога и церковь веруете. В чем сомневаюсь. Знаю одно — вы человек страшный, опасный, на все готовый.

— Позвольте! Вы это — с такой уверенностью, у меня мурашки по коже! — Я сказал это не Петрову, я обратился к Нине с этими словами, как будто именно ее просил пожалеть меня, объяснить мне, а она сидела, вжавшись в кресло, и смотрела уже не на нас, а куда-то между нами. Может, вспоминала положения научно-популярной книжки «Познай самого себя». — Если я не чую своей умственно-психической сути, то вы-то свою — чуете?! Вы — майор милиции в отставке, вы не в отделе кадров, судя по вашему цветущему виду, работали, не в детской комнате милиции, вы, я думаю, и по сусалам давали людям, а то и убивали. Отвечайте быстро и честно — убивали людей?

— Двоих, — твердо и спокойно ответил Александр Сергеевич. — Одного, правда, могли спасти. Не довезли. Далеко было. Степь. Казахстан.

— Ну, будем считать — полтора. Полтора трупа на вашей совести…

— Ты еще пошучивать будешь, сопляк! — взревел наконец отставной майор, побагровев, что сделало его еще мужественней.

— Не буду! — приложил я руки к сердцу. — Дурная привычка, в пионерлагере били за это: язык без костей. Но коли вы убивали-таки людей, то какое право вы имеете меня выпроваживать только на основании каких-то догадок, каких-то ваших шестых чувств, которые я уважаю, тем более газета «Неделя» о них пишет тоже с уважением и подробно? За что вы мне не велите, тут я подчеркнул, — дружить с Ниной, по отношению к которой у меня самые чистые намерения?

— Не надо! — сказала Нина. — Не надо никаких намерений. Я вам повода не давала.

— Да я, может, к примеру. Как он смеет, — взвился теперь уже я, — как он смеет, самопальный, видите ли, художник, посредственный поэт и бездарный струнощипатель, как он смеет вот так с ходу клеймить человека! Кому — если по-христиански — дано это право? А?

Тут уж паузу взял майор. Но паузу не мхатовскую, а истинно майорскую, натуральную, будто не было за его плечами картин, и стихов, и чтения художественной классической литературы, а были только бездумные нудные дежурства или унылые разбирательства с жульем средней руки да ловитва преступников, укравших средь бела дня у глухой бабушки утюг и бутылку водки, — а потом: прийти домой, скинуть сапожишки, взопревшие носки и мышиные штанцы — да щец похлебать, да задремать у телевизора, накрывшись газетой.

— Я не клеймлю, — молвил он наконец. — Но имею право знакомиться с кем хочу. С вами — не хочу, вот и все. И Нине не советую. По-человечески, обычно, без всякой христианской вашей демагогии. Ясно вам?

— А ведь вы даже не заметили, — не преминул я подкинуть ему, — что стоило на вас прикрикнуть, осадить вас — так вы меня моментально тыкать перестали. А то сразу: «Ты! Сопляк! Пшел вон!» Говорил он так? — спросил я Нину, прекрасно понимая, что ставлю ее в трудное положение.

— Он чувствует, — избежала Нина прямого ответа. — Он всегда чувствует, плохой человек или хороший.

— Да ты-то откуда знаешь? На слово веришь? Человек ушел, оплеванный, а через полчаса, может, старушку из-под трамвая выволок, пожертвовав собственными ногами! Ты хоть одну судьбу потом проследила?

— И не одну, а многие. С Александром Сергеевичем многие в контакте, я многих больше года знаю.

— Это хорошие. А плохие?

— И плохие есть. И все подтверждается; если Александр Сергеевич скажет — так и есть: плохой человек.

— Позвольте! — изумился я. — Но только что Александр Сергеевич, уважаемый человекознатец, отказался со мной вообще дело иметь! Я что — хуже даже этих плохих?