День, когда мир перестал покупать

Один из родоначальников исследований катастроф, социолог Чарльз Э. Фриц, прибыл в Великобританию через пять лет после начала ужасов и лишений Второй мировой войны. «Можно было ожидать увидеть нацию паникующих, уставших от войны людей, ожесточенных смертью и ранениями друзей и близких, озлобленных из-за их длительных лишений, – писал он позже. – Вместо этого мы обнаружили нацию потрясающе счастливых людей, наслаждающихся жизнью в полной мере, демонстрирующих веселость и жизнелюбие, что было поистине замечательным». Британский менталитет, воплощенный в давнем девизе «Сохраняй спокойствие и продолжай», хорошо известен. Гораздо менее известен тот факт, что подобная стойкость имела место во многих странах, включая Германию, где оценка психологических последствий воздушных бомбардировок показала, что наиболее сильно разбомбленные города имели самый высокий моральный дух. Этому, конечно, есть предел: никто не утверждает, что отчаявшиеся беженцы живут хорошо. Однако, за исключением случаев тотального дефицита ресурсов, столкнувшиеся с катастрофой люди последовательно и быстро адаптируются к жизни с меньшим количеством продуктов, часто становясь более дружелюбными, терпимыми, сплоченными и щедрыми.

Как отмечает американская писательница Ребекка Солнит в книге «Рай, построенный в аду», частично вдохновленной ее личными воспоминаниями о мощном землетрясении в Сан-Франциско, причина, по которой такие режимы существования кажутся нам столь глубокими в разгар катастрофы, заключается в том, что в нормальной ситуации они отсутствуют. В обычное время многие из нас страдают от социальной изоляции, постоянного стресса из-за нехватки времени, остро переживаемого неравенства доходов и возможностей или ощущения, что наша жизнь лишена цели и смысла. «Повседневная жизнь – уже своего рода катастрофа, от которой настоящая катастрофа нас освобождает», – пишет Солнит.

К сожалению, экономические катастрофы, судя по всему, – другое дело. Пример Финляндии показывает, что жертвы рыночных крахов и рецессий часто обвиняются в собственных бедах, тогда как важные причины (обычно это действия крупных игроков в бизнесе, обществе и политике) игнорируются. В результате экономические кризисы не только не наполняют нашу жизнь смыслом, но часто, напротив, лишают ее всякой цели, углубляют изоляцию и утяжеляют бремя повседневных забот, таких как поиск работы и оплата счетов.

Во всей этой безнадеге есть заметное исключение: экономические катастрофы часто снижают статусное давление, связанное с потреблением.

Например, даже если неравенство доходов усугубляется в период рецессии, демонстрация богатства часто считается безвкусицей; люди, как правило, одеваются скромнее и покупают менее шикарные дома и автомобили, а бережливость становится более приемлемой. Финны в целом мало ностальгируют по финской депрессии, но многие, кто был тогда молод, вспоминают ту эпоху как избавительную. Так же, как в Европе и Северной Америке во время глобальной рецессии девяностых, яркая одежда и широко рекламируемые бренды 80-х годов сменились простыми черными кожаными куртками и джинсами – чем более потертыми, тем лучше. Когда возможности трудоустройства сократились, многим замыслам оказалось не суждено осуществиться, но и социальные ожидания успешности тоже рассеялись.

«При образе жизни с низким потреблением вы избегаете многих проблем, – объясняла мне одна женщина. – Вам не нужно беспокоиться о том, что надеть, достаточно ли современна ваша машина или дом».

Это чувство облегчения – один из важнейших психологических сдвигов в мире без покупок.

В 1899 году Торстейн Веблен, норвежско-американский экономист и социолог, написал «Теорию праздного класса» – хладнокровно наблюдательную книгу о поведении высших классов. В ней Веблен ввел термин «демонстративное потребление», чтобы описать потребление, которое достигает своей цели в основном тогда, когда оно очевидно окружающим. Его классический пример – вопрос о том, зачем кому-то нужна серебряная ложка ручной работы, которая во времена Веблена стоила около двадцати долларов, если она доставляет суп в рот ничуть не более эффективно, чем алюминиевая ложка фабричного производства, стоящая двадцать центов.