День, когда мир перестал покупать

Приехав в Россию, он застал ее в муках «товарного дефицита», поразившего советский режим, отчаянно пытавшийся не отстать от военных расходов своих западных противников. Уже тогда рабочие приобретали все по бартерной схеме: от сахара и алкоголя до путевок в летний лагерь для детей сотрудников.

«Если бы вы тогда зашли в магазин в любом городе Советского Союза за пределами Москвы, то решили бы, что в стране голод»,

– вспоминает он. В то же время кухни людей ломились от еды. Стороннему наблюдателю российская система казалась катастрофической, но те, кто был изнутри, знали, как она работает, жили довольно комфортно. Буравой с нежностью вспоминает замечательный русский хлеб, намазанный сметаной. Бруталистического вида государственные жилые дома обветшали, но в большинстве своем пока еще оставались бесплатными, а русские, с которыми он общался, сделали свои квартиры теплыми и гостеприимными. Предприятие «Север» располагалось в современном здании, оснащенном передовой техникой из Германии, и предлагало хорошие зарплаты, пенсии и недорогое питание в столовой. Люди имели тостеры, телевизоры, автомобили, стиральные машины. «Их нельзя было назвать обеспеченными, но и бедными они не были, – говорит Буравой. – У них была квартира, пусть иногда и довольно тесная. Им гарантировалась работа, их дети ходили в хорошие школы. Бездомных было очень мало».

Буравой вернулся в США в июле 1991 года; месяц спустя неудавшийся государственный переворот в Москве вверг Россию в хаос, а в декабре того же года некогда могущественный Советский Союз распался. Центральное правительство развалилось. К несчастью, оно же отвечало и за экономику.

«Никто ранее не видел, чтобы экономика так стремительно обрушилась в мирное время»,

– отмечает Буравой. Это как если бы в современной капиталистической демократии падающий фондовый рынок и банковская система были брошены на произвол судьбы. Или как если бы в глобальной потребительской экономике люди перестали покупать. Пять лет спустя двадцать процентов россиян жили в бедности, уровень смертности среди людей трудоспособного возраста почти удвоился, а ВВП России снизился почти вдвое. Страна стала редким примером чрезвычайно сильного ухудшения благосостояния домохозяйств, которое привело к длительному и масштабному сокращению материального потребления – на целую четверть в течение всего десятилетия.

Следующим летом Буравой вернулся в Россию. К тому времени образ жизни многих россиян упал до того уровня, который Буравой называет «примитивной деаккумуляцией». Это была противоположность обществу потребления: вместо того, чтобы постепенно накапливать имущество, люди продавали или обменивали свое добро на самое необходимое. На улицах и рынках вскоре появились люди, выставлявшие вещи на продажу на импровизированных прилавках или одеялах, расстеленных на тротуаре. Буравой вспоминает слова одного русского студента:

«Это не свободный рынок. Это блошиный рынок».

Буравой продолжал следить за жизнью некоторых из своих бывших коллег. Одна из них, женщина, которую он называет только по имени – Марина – вела прелапсарианскую жизнь, знакомую многим из нас: в сорок лет она имела постоянную работу и гордилась отличными оценками дочери в школе. Когда произошел крах, фабрика «Север» кое-как оставалась на плаву, но лишь до 1998 года. К тому времени с ее сотрудниками часто рассчитывались бартером. Последняя зарплата от компании пришла Марине в виде дивана. Ее муж, работавший в Министерстве внутренних дел плотником, никогда не знал, чем ему заплатят в очередной раз: быть может, проездным на автобус или мешком муки. Хуже всего, рассказывала Марина Буравому, было, когда ему платили гуманитарной продовольственной помощью, годившейся, по ее мнению, только для собак. Как гласит одна сомнительная история тех лет, учителям местных школ платили водкой, что не способствовало качеству уроков.

Женщины в основном пережили крах лучше мужчин, поскольку традиционные навыки, например готовка и шитье, оставались востребованы, и они чаще работали в таких сферах, как образование и здравоохранение, которые не развалились полностью. Мужчины, между тем, крайне часто пополняли статистику резко участившихся смертей «от отчаяния»: из-за наркомании, болезней, несчастных случаев и самоубийств. Одним из главных залогов выживания стали дачи – это слово приблизительно переводится как «загородный дом» и может означать что угодно, от большого деревенского поместья богачей до садового участка с хибарой из старых досок. До распада СССР работа на даче считалась чем-то вроде садоводства на Западе. В 1992 году около четверти домохозяйств имели дачи. Всего год спустя таковых была уже половина.