Когда Майкл Буравой вспоминает о крахе советской империи, первое, что приходит ему на ум, – не страдания или бедность. По словам Буравого, самое необычное в этом крахе то, что цивилизация устояла. («Мы не увидели ни массового голода, ни забастовок, ни продовольственных бунтов, ни разрушения общества, ни его взрыва», – писал он впоследствии.) Особенно ему запомнились дачи, где люди собирались для совместной работы; в самый тяжелый период распада СССР 92 % урожая картофеля в стране собиралось на дачах и в огородах, несмотря на то, что они составляли менее двух процентов сельскохозяйственных угодий России. Ночью люди наслаждались плодами своего труда: играли в карты, спорили и выпивали. В этих условиях экстремальной экономической катастрофы их охватило странное возбуждение от происходящего краха.
«На дачах шли бесконечные вечеринки, потому что там было больше места, чем в квартирах, – говорит Буравой. – Я вспоминаю те годы с большой нежностью. У нас было очень мало денег, но мы отлично проводили время».
Кое-что из тех времен, похоже, оставило отпечаток в душе Буравого. Он предпочитает простую жизнь и не пользуется мобильным телефоном; его квартира обставлена скудно, в основном книжными полками; одна из немногих безделушек – сувенирный плюшевый мишка, на футболке которого красуется старый символ Советского Союза – серп и молот. Наклонившись вперед на своем стуле с жесткой спинкой, Буравой говорит, что главный урок советского краха заключается в том, что глобальные перемены возможны, и люди способны их пережить. Им лишь нужно почувствовать, что есть шанс на более светлое будущее.
По его словам, только когда новая Россия начала становиться одной из самых неравных, наименее свободных и наименее демократических стран мира, люди погрузились в отчаяние. Первые месяцы краха, возможно, были сопряжены с дефицитом и потерей привычных удобств, но они также были полны надежд и новых возможностей. Всюду царило ощущение, что на руинах старой системы, еще недавно казавшейся такой незыблемой, можно построить почти все, о чем только можно мечтать; в итоге же россияне устремились к потребительству. Сегодня во многих частях мира бесконечно растущая потребительская экономика кажется неизбежной. Мы чувствуем себя неспособными изменить курс, ведь единственным другим вариантом, как нам кажется, является крах: альтернативы нет.
«Были трудности, но было и воодушевление, – говорит Буравой. – Их словно выпустили из тюрьмы».
Возможно, мир без покупок действительно приведет к пеплу и руинам. Во всяком случае, мы должны принять тот факт, что многочисленные голоса, на протяжении истории советовавшие нам жить проще и менее материалистично, призывали нас – осознанно или неосознанно – к потрясениям и разрушениям.
Однако не бывает так, что цивилизация просто рушится. Она также всегда немедленно начинает возрождаться. Помню, как в ходе нашего разговора с Полом Диллинджером о том, как прекращение покупок повлияет на
Этот разговор произошел более чем за год до пандемии коронавируса. Официальная позиция
Через пять месяцев после начала пандемии и через четыре месяца после массового закрытия магазинов