День, когда мы были счастливы

– Мне надо поговорить с Фелицией.

Мила все реже и реже говорила о Селиме после того, как призналась Фелиции, что не знает о его судьбе, после того, как решила, ради себя самой, верить, что его нет. Но Фелиция отказывалась забывать. Весь прошедший год она задавала вопросы, выпытывая у матери подробности.

– Она создала его в своем воображении, – добавляет Мила. – Что, если она… разочаруется? Когда он ушел, она была совсем крохой, здоровой, с розовыми щечками… Что, если… – Мила замолкает, не в состоянии описать, насколько сильно изменилась Фелиция.

Нехума накрывает ладонями сцепленные руки дочери.

– Мила, дорогая, я понимаю, все это слишком внезапно, но подумай вот о чем: тебе выпал шанс, бесценный, невероятный шанс начать снова. И Селим – отец Фелиции. Она полюбит его. И он ее полюбит так же, как ее любишь ты. Безоговорочно.

Мила кивает.

– Ты права, – шепчет она. – Просто мне грустно, что он ее не знает.

– Дай ему время, – говорит Нехума, – и себе тоже. Снова научиться быть семьей. Будь терпелива. Постарайся не слишком сильно беспокоиться об этом. Ты уже напереживалась на целую жизнь.

Мила вынимает руки из-под материнских, чтобы вытереть слезу с щеки. «Что значит, – думает она, – прожить хотя бы день, не тревожась? Не имея плана?» С самого начала войны каждую минуту каждого дня ей приходилось принимать решения, чтобы устроить жизнь по мере своих возможностей. Способна ли она вообще пустить события на самотек?

Позже тем же вечером, когда Фелиция спит, Курцы собираются за обеденным столом и изучают развернутую перед ними карту. Халина отправила Генеку телеграмму, сообщив, что большая часть семьи жива и здорова. «От Адди по-прежнему ни слова, – написала она. – Когда тебя демобилизуют? Где нам встретиться?»

Решить, куда ехать дальше, сложно. Потому что это, вероятнее всего, значит новую жизнь. Это значит, что надо думать, где устроиться. С чего начинать. Пока шла война, выбор был невелик, ставки высоки, а задача одна-единственная. В каком-то смысле было проще. Не высовываться и быть начеку. Быть на шаг впереди. Пережить еще один день. Не дать врагу победить. Продумывать долгосрочный план оказывается сложно. И тяжело, как шевелить атрофированной мышцей.

– Первый вопрос, – говорит Халина, обводя взглядом сидящих за столом, – остаемся ли мы в Польше?

Сол качает головой. Его взгляд суров. Не считая новостей от Генека, в последнее время у него мало причин улыбаться. Две недели назад, вскоре после новости о смерти своего зятя Моше, он узнал, что его сестру, двух братьев, четырех кузенов и полдюжины племянников и племянниц, живших накануне войны в Кракове, тоже убили. Его когда-то большая семья сократилась до нескольких человек. Эта новость его сломала. Он тычет указательным пальцем в стол.

– Здесь, – говорит он, нахмурившись, – нам не безопасно.

Остальные сидят молча, обдумывая, что знают и чего не знают. Да, немцы капитулировали, но для евреев война еще далеко не закончена. Курцы уже слышали рассказы о том, как евреи возвращаются в свои дома, а им не дают прохода, грабят, иногда убивают. Группа местных жителей обвинила вернувшегося еврея в похищении польского ребенка, и его повесили на дереве, в мгновение ока разгорелся погром, и в течение нескольких дней еще десятки евреев застрелили на улицах. Похоже, мнение Сола оправдано.

Все поворачиваются к Нехуме. Она согласно кивает, глядя на мужа, а потом обратно на карту.

– Согласна. Нам надо уехать.

Слова даются тяжело, лишают ее дыхания. Она и помыслить не могла, что скажет такое. Шесть лет назад заявления Гитлера об избавлении континента от евреев казались абсурдом. Никто не верил, что такие жестокие планы могут стать явью. Но теперь они знают. Они видят газеты, фотографии, начинают постигать цифры. Теперь нет сомнений в том, на что способен враг.

– Думаю, так будет лучше, – добавляет она, сглатывая.

Мысль о том, чтобы бросить все, что когда-то им принадлежало: дом, улицу, магазин, друзей, – почти невозможна. Но Нехума напоминает себе, что это все осталось в прошлом. В жизни, которой больше нет. Теперь в ее квартире живут чужие люди. Смогут ли они с Солом вернуть ее, даже если хотели бы? И кто из друзей остался? Гетто пустует несколько лет. Насколько им известно, в Радоме не осталось евреев. Сол прав. Оставаться в Польше глупо. История имеет свойство повторяться. В этой истине она уверена.

– Я тоже так думаю, – говорит Мила. – Я хочу, чтобы Фелиция росла в таком месте, где будет чувствовать себя в безопасности, где сможет чувствовать себя… нормальной.