День, когда мы были счастливы

Адди направляется к инструменту, рассматривая его. Изготовлен, предположительно, в начале века, до Великой депрессии, когда производители переключились на кабинетные рояли. Адди дует на крышку и моргает, когда над инструментом поднимается облачко пыли, сверкая в солнечном свете. Рядом изящный круглый табурет с резными ореховыми ножками и литыми лапами в форме дельфинов так и манит сесть. Адди мягко вращает табурет, чтобы настроить высоту, и опускается на гладкое, слегка потертое сиденье. Он поднимает крышку рояля и опускает руки на клавиши, неожиданно переполненный ностальгией по дому. Повернув щиколотку, он заносит мысок над правой педалью. Прошло много месяцев с тех пор, как он мог позволить себе роскошь играть, но он даже не сомневается, что исполнит первым.

В салоне звучат первые ноты вальса Шопена фа минор, Адди наклоняет голову вперед и закрывает глаза. В тот же миг ему двенадцать лет, он сидит за родительским роялем в Радоме, где они с Халиной и Милой по очереди репетировали по часу каждый день после школы. После достаточной подготовки они выучили Шопена, чье имя в доме Курцей было почти священным. Адди до сих пор помнит чувство удовлетворения, наполнившее сердце, когда он сыграл свой первый этюд без единой ошибки.

– Маэстро Шопен гордился бы, – тихо сказала мама, похлопав его по плечу.

Когда Адди открывает глаза, то с удивлением обнаруживает, что вокруг собралась небольшая толпа. Все зрители одеты очень изысканно. На женщинах шляпки-колокол и элегантные пальто с бобровыми воротниками, на мужчинах мягкие фетровые шляпы, котелки и сшитые на заказ костюмы-тройки. В воздухе витает аромат одеколона – приятное отличие от застоявшегося запаха пота, пронизывающего места общего пользования на палубе ниже. Беженцы другого класса, да, но Адди знает, что все пассажиры корабля, даже одетые в шикарные меха и твид, одинаково бегут от ужасной судьбы.

– Bravo! Che bello[50], – сияет улыбкой итальянец сзади, когда по салону проносится последняя нота.

– Encore![51] – восклицает женщина рядом.

Адди улыбается и поднимает руки.

– Pourquoi non?[52] – пожимает он плечами. Его не надо просить дважды.

Когда он заканчивает одно произведение, его просят исполнить следующее, и с каждым разом слушателей, как и энтузиазма, становится все больше. Он играет классику: Бетховена, Моцарта, Скарлатти. Вспотев, он снимает пальто, расстегивает воротник рубашки. Зрители продолжают прибывать, он переключается на популярные мелодии своих любимых американских джазовых композиторов: Луи Армстронга, Джорджа Гершвина, Ирвинга Берлина. Во время Caravan Дюка Эллингтона звучит корабельный гудок.

– Мы отплываем! – вопит кто-то.

Адди завершает Caravan импровизацией и встает. Салон гудит от разговоров. Адди берет пальто и вместе с толпой выходит на правый борт, чтобы посмотреть, как «Альсина» отходит от пристани, рыча двигателями. Снова звучит гудок, длинное, гортанное прощание, которое на несколько секунд зависает в воздухе, прежде чем уплыть в море.

И вот они двигаются, сначала медленно, словно в замедленной съемке, навстречу оранжевому солнцу, висящему низко над сверкающими водами Средиземного моря. Несколько человек ликуют, но большинство, как и Адди, просто смотрят. Корабль движется на запад, мимо роскошного дворца Фаро, построенного Наполеоном Третьим в девятнадцатом веке, мимо фортов из розового камня и одинокого маяка у входа в Старый порт. К тому времени как «Альсина» выходит в более глубокие воды, солнце село и море скорее черное, чем голубое. Судно заворачивает к югу, и окружение меняется на бесконечную гладь открытого моря. Где-то за горизонтом, понимает Адди, пока корабль набирает скорость, находится Африка. А еще дальше Америка. Он оборачивается через плечо на длинный пенный след, тающий позади них, и миниатюрный Марсель.

– Адью до поры, – шепчет он, когда город исчезает.

Они находятся в море больше недели, и он уже постоянный посетитель музыкального салона первого класса, который превратился в своеобразный концертный зал – сцену, где каждый вечер собираются пассажиры, чтобы петь, танцевать, играть на разных инструментах, место, где они могут потеряться в музыке, искусстве и хотя бы на время забыть про мир, который оставили позади. Рояль выкатили из угла на середину помещения, несколько рядов стульев установили полукругом, появились и другие инструменты: африканский барабан, альт, саксофон, флейта. Количество музыкальных талантов на борту поражает. Однажды вечером Адди чуть не упал с табурета, когда поднял глаза и увидел в толпе не только братьев Кранц – он вырос, слушая их концертное фортепиано по радио, – но рядом с ними первоклассного польского скрипача, Генрика Шеринга. Сегодня, прикидывает Адди, в салоне собралось больше сотни человек.

Но он видит только ее.