День, когда мы были счастливы

Он каждой клеточкой желает, чтобы Элишка осталась. Может, попросить ее? Было так приятно флиртовать с ней. Так… нормально. Нет, он подождет. «Имей терпение, – говорит он себе. – В другой вечер».

Глава 16 Генек и Херта

Алтынай, Сибирь

февраль 1941 года

Ничто не могло подготовить Генека и Херту к сибирской зиме. Все покрыто льдом. Земляной пол бараков. Солома на их сколоченной из бревен кровати. Волоски в носах. Даже плевок замерзает до того, как упадет на землю. Чудо, что на дне колодца еще есть вода.

Генек спит в одежде. Сегодня на нем ботинки, шапка, пара перчаток, которые он купил, когда в октябре выпал первый снег, и зимнее пальто – счастье, что он в последнюю минуту додумался взять его с собой из Львова, – и все равно ему больно от холода. Эта боль вездесущая. Она совсем не похожа на ноющую боль между лопаток после долгих часов работы топором, а скорее на глубокую бесконечную пульсацию, идущую от самых пяток вверх по костям ног к животу, а оттуда расходящуюся по рукам, вызывая судорожную непроизвольную дрожь во всем теле.

Генек сгибает и разгибает пальцы рук и сжимает пальцы ног, испытывая тошноту при мысли о потере хотя бы одного. Почти каждый день, начиная с ноября, кто-нибудь в лагере, проснувшись, обнаруживает почерневший от обморожения палец. В таких случаях часто не остается выбора, кроме как позволить собрату-заключенному ампутировать его. Генеку однажды довелось видеть, как мужчина корчился от боли, пока ему отпиливали мизинец на ноге тупым лезвием карманного ножа. Тогда он чуть не упал в обморок. Он прижимается ближе к Херте. Кирпичи, которые он нагрел у огня и, завернув в полотенце, положил в ноги, уже остыли. Его подмывает подкинуть еще дров, но они уже потратили два положенных полена, а выбираться наружу во время дежурства Романова, чтобы украсть дополнительное из поленницы, слишком рискованно.

Эта забытая Богом земля ополчилась на них. Шесть месяцев назад, когда они только прибыли, стояла такая жара, что воздух с трудом проходил в легкие. Генек никогда не забудет день, когда их поезд наконец со скрежетом остановился и двери распахнулись, явив сплошной сосновый лес. Генек спрыгнул на землю, сжимая в одной руке кулак Херты, а в другой свой чемодан, на голове кишели вши, кожа на позвоночнике покрылась струпьями от того, что сорок два дня и ночи приходилось опираться на шершавую деревянную стену вагона. «Хорошо», – подумал он, осматривая окрестности. Они оказались одни посреди леса, немыслимо далеко от дома, но по крайней мере здесь можно было размять ноги и сходить в туалет не при всех.

Два дня они шли пешком по раскаленной августовской жаре, обезвоженные и теряющие сознание от голода, прежде чем вышли на поляну с длинными одноэтажными бараками из бревен, которые, казалось, строили второпях. Их измученные тела дурно пахли и были липкими от пота. Когда они наконец поставили свои чемоданы на землю, Романов, черноволосый охранник со стальными глазами, приставленный к их лагерю, поприветствовал их несколькими тщательно подобранными словами.

– Ближайший город в десяти километрах к югу. Местных жителей предупредили о вашем приезде. Они не захотят иметь с вами никаких дел. Это, – рявкнул он, показывая на землю, – ваш новый дом. Здесь вы будете работать, здесь вы будете жить; вы больше никогда не увидите Польшу.

Генек отказывался верить этому: не может быть, чтобы Сталину такое сошло с рук, говорил он себе. Но когда дни превратились в недели, а затем в месяцы, бремя неизвестности в отношении их будущего начало подрывать его уверенность. Неужели это все? Неужели так им суждено провести свои жизни, валя лес в Сибири? Неужели они, как и обещал Романов, никогда не увидят дом? Если это так, Генек не был уверен, что сможет с этим жить. Потому что не проходило ни дня, чтобы он не вспоминал, что именно из-за него они оказались в этом ужасном лагере, – правда, которая давила на него так сильно, что он боялся, что скоро сломается.

Однако больше всего Генека мучает то, что теперь он несет ответственность не только за свою жену. Тогда она этого не знала, но, когда они покидали Львов, Херта была беременна. Разумеется, это оказалось сюрпризом, который они отпраздновали бы, если бы жили в Польше. Но к тому времени, когда они это узнали, они уже несколько недель теснились в вагоне поезда. Перед самым арестом Херта обмолвилась, что у нее задержка, но учитывая стресс, с которым они столкнулись, это не показалось им странным. Через месяц менструация так и не началась. Еще через шесть недель Херта, несмотря на недоедание, раздалась в талии достаточно, чтобы беременность стала очевидной. Теперь до рождения их ребенка осталось всего несколько недель – посреди сибирской зимы.