День, когда мы были счастливы

Она сидит справа и наискосок от него, во втором ряду, рядом с женщиной с такими же светлыми глазами, матовой кожей и самоуверенным, властным выражением лица. Без сомнения, мать и дочь. Адди напоминает себе, что пялиться неприлично. Прочистив горло, он решает, что финальной мелодией вечера будет его собственное «Письмо». Время от времени он поглядывает на нее. На борту десятки хорошеньких женщин, но эта другая. Ей не больше восемнадцати. На ней белая блузка с воротником, а в вырезе сверкает нитка жемчуга. Ее пепельные волосы с холодной завивкой собраны в свободный узел на затылке. Интересно, откуда она и как он не замечал ее раньше. Он решает, что представится до конца вечера.

Адди завершает свое выступление поклоном, и салон разражается аплодисментами, пока он встает из-за рояля. Петляя по тесному залу, он снова поглядывает на девушку, и их взгляды встречаются. Адди широко улыбается, сердце несется вскачь. Она отвечает на улыбку.

Уже полночь, когда Зембиньский, режиссер и актер, которого публика тоже полюбила, наконец завершает вечер сценическим исполнением стихов Виктора Гюго из сборника «Внутренние голоса». Толпа начинает расходиться, и Адди тихо ждет у самого арочного прохода к каютам первого класса, отводя глаза, чтобы проходящие мимо не завели с ним разговора, – не самое легкое задание. Через несколько минут появляется девушка с матерью. Адди расправляет плечи и, когда они проходят мимо, протягивает руку матери.

– Вот что отличает джентльменов от мальчиков, – когда-то сказала ему Нехума. – Только когда мать одобрит, ты можешь представиться ее дочери.

– Bonsoir, Madame[53]… – начинает Адди, не убирая руки.

Мать девушки резко останавливается, с виду раздраженная тем, что ее побеспокоили. Ее осанка, расправленные плечи и крепко сжатые губы напоминают Адди его старую учительницу музыки в Радоме – потрясающую женщину, чьи жесткие стандарты сподвигли его стать тем музыкантом, каким он является сегодня, но с которой он не пожелал бы выпить. Женщина неохотно принимает его руку.

– Лоубир, – говорит она с легким акцентом, ее льдисто-голубые глаза осматривают Адди. – De Prague[54], – говорит она, наконец глядя ему в глаза.

У нее вытянутое лицо, губы накрашены пурпурной помадой. Они из Чехословакии.

– Адди Курц. Plaisir de vous rencontrer[55].

Интересно, насколько хорошо они понимают французский.

– Plaisir, – отвечает мадам Лоубир и после секундного молчания поворачивается к дочери. – Puis-je vous présenter ma fille, Eliska[56].

Элишка. Теперь Адди видит, что ее блузка из тонкого льна, а темно-синяя юбка до колен из дорогого кашемира. Мама была бы впечатлена, думает он, и сглатывает знакомое чувство, беспокойство, которое сжимает сердце каждый раз, когда его мысли обращаются к маме. «Сейчас ты ничего не можешь сделать, – говорит он себе. – Напишешь ей еще раз из Рио».

Элишка протягивает руку. Ее глаза, бледно-голубые, как у матери, снова встречаются с Адди.

– Votre musique est très belle[57], – говорит она, глядя ему в глаза.

Ее французский идеален, а рукопожатие крепкое. Ее уверенность одновременно и привлекает, и пугает Адди. Он понимает, что эта девушка больше, чем красивое личико. Он отпускает ее руку и тут же жалеет об этом. Прошел целый год с тех пор, как он ощущал женское прикосновение – он не понимал, как ему этого не хватало. Кончики пальцев наэлектризованы. Наэлектризовано все тело.

– На борту вас прозвали конферансье, вы знаете?

Элишка улыбается, и в уголках ее губ появляются две маленькие ямочки. Она подносит руку к жемчужинам у себя на ключице.

– Так я слышал, – отвечает Адди, отчаянно стараясь не выглядеть смущенным. – Рад, что вам нравится рояль. Музыка всегда была моей страстью.

Элишка кивает, продолжая улыбаться. Ее щечки раскраснелись, хотя, кажется, румян на ней нет.

– Прага – очаровательный город. Значит, вы из Чехословакии, – говорит Адди, отрывая взгляд от Элишки и обращаясь к ее матери.

– Да, а вы?

– Я из Польши.

Как удар в живот. Адди даже не знает, существует ли еще его родина. И снова он отгоняет беспокойство, не давая испортить момент.

Мадам Лоубир морщит нос, как будто собираясь чихнуть. Польша явно не тот ответ, которого она ожидала или, возможно, на который надеялась. Но Адди все равно. Он переводит взгляд с матери на дочь, в голове теснится шквал вопросов. «Как вы оказались на «Альсине»? Где ваша семья? Где мсье Лоубир? Какая ваша любимая песня? Я разучу ее и сыграю сотню раз, если завтра вы снова будете сидеть и смотреть на меня!»

– Что ж, – произносит мадам Лоубир с натянутой улыбкой, – уже поздно. Нам пора спать. Спасибо за чудный концерт.

Коротко кивнув Адди, она берет дочь под руку, и они уходят через арку к своей каюте, каблуки их лакированных туфель с застежками на щиколотках глухо стучат по паркету.

– Bonne nuit[58], Адди Курц, – желает Элишка через плечо.

– Bonne nuit! – отвечает Адди несколько громче, чем принято.