День красных маков

Вдвоём с полковником они кое-как дотащили её до машины, которая ехала в лондонский отель. Мартин сидел на заднем сиденье рядом с Поппи. Рёбра ломило от боли, но он с радостью готов был терпеть эту боль, ведь он наконец ехал в родной город. Наконец-то домой.

Осмотревшись, Поппи обнаружила, что находится в шикарном легковом автомобиле, увидела кожаные сиденья и шофёра. Её голова лежала на плече Марта, он гладил её волосы. Наконец-то они могли хоть немного побыть вдвоём. Водитель держал при себе автомат М4 – значит, можно было пообщаться без страха быть услышанными тупорылым попугаем Энтони Хелмом, полковником Блейкмором, охранником, компаньоном, любым из миллиона журналистов или каким-нибудь доброжелателем. Ей было несказанно приятно быть рядом с любимым мужчиной, но она нервничала, волновалась.

Мысли прыгали с одной на другую. Как Макс Холман про это узнал? И узнал ли про это? Но, чёрт возьми, что-то он знал, вне всяких сомнений. Может быть, он тоже был знаком с настоящей Ниной Фолксток. Как он смотрел на Поппи! С презрительной ухмылочкой, от которой её затошнило, и она вновь почувствовала себя грязной.

– Я тебя люблю, Март. – Она хотела убедить Мартина – что бы она ни сделала, всё это ради него, ради любви.

Что-то в её голосе насторожило Мартина. Так неприятные новости подают в красивой упаковке, желая смягчить пилюлю. Эту тактику давно усвоили все, кто хочет разорвать отношения: «Дело не в тебе, дело во мне, я тебя никогда не забуду, но больше так не могу…» Можно подумать, если дело не в вас и если вас никогда не забудут, должно стать легче. Не станет. Всё равно вам будет паршиво, ничуть не менее паршиво.

Мартин так хорошо знал Поппи, знал все её настроения и интонации, что услышал в её голосе тот же трепет, что слышен при всех этих фразах. Его сердце сжалось, когда она сказала: «Я тебя люблю, Март». Он ждал следующего слова – «но…». Самая мысль об этом надрывала сердце; в голове началась паника, особенно сейчас, после всего пережитого, когда все чувства смешались. Если сейчас с её губ слетят жестокие слова, это будет, как сказал бы мерзкий тип на пресс-конференции, немыслимо.

Любовь Поппи Дэй была для Мартина как топливо; лишь мысль о ней заставляла каждое утро просыпаться с улыбкой на лице и с улыбкой засыпать каждый вечер. Не важно, что приносил ему день, – у Мартина была любовь Поппи Дэй, и, значит, всё становилось прекраснее. Она грела и оберегала, как защитный слой; у него была лишь она одна, и лишь она одна делала его счастливым, особенным, значимым.

У Поппи не было секретов от Мартина – ни одного, никогда. Они знали друг друга всю жизнь, и скрывать им было нечего. Он знал её вдоль и поперёк, как свои пять пальцев, она его – тоже. Поппи взрослела, и всё паршивое, что происходило в её жизни, всё, что творилось в её голове, было известно ему – ведь именно это делало её той, кем она была. Он никогда не смеялся над её фобиями и глупыми привычками – например, не выбрасывать крошечные обмылки, а собирать в один кусок, чтобы ещё раз вымыть руки. Он знал, что в детстве ей часто не хватало мыла, и страх быть грязной остался с ней навсегда. Так они и жили, ничего не скрывая друг от друга. До этой минуты. Он не знал, что с ней произошло, и мысль об этом её злила. В животе словно лежал тяжёлый камень, который Поппи всюду носила с собой, и невозможно было ни спать, ни есть. Она ничего не сказала ему – сомневалась, что хватит смелости; сама мысль об этом вызывала тошноту. Но как бы то ни было, а признаться во всём следовало.

Поппи старалась не думать об этом, старалась не вспоминать; так было легче, и она надеялась, что когда-нибудь воспоминания утихнут, и можно будет двигаться дальше. Но самой невыносимой была мысль, что кто-то узнает и сообщит Мартину. Чудовищную правду расскажет ему не она, а кто-то другой.

Машина в два счёта миновала набережную. Было радостно вновь вернуться в Лондон, по-настоящему радостно после всех этих передряг наконец оказаться в знакомом месте. Поппи взглянула на Мартина: широко-раскрытыми глазами он взволнованно смотрел на реку и здания, словно ребёнок, видевший всё это в первый раз. Она хотела поговорить с ним, серьёзно поговорить, но не нашла подходящей минуты.

Положив голову ему на плечо, Поппи отдыхала. Он гладил её по голове, пропускал сквозь пальцы шёлковые волосы. Сильнее всего он ощущал свою любовь к Поппи, когда она лежала рядом, спящая или полусонная. Ему нравилось чувствовать, что она под его надёжной защитой и, доверяя ему, может погрузиться в глубокий сон, зная, что Мартин рядом, и ей ничего не страшно. Поппи казалась ему маленькой и хрупкой; ему это нравилось.

Они подъехали к отелю. Мартину не терпелось добраться до комнаты и наконец уснуть; он был измучен. Пристально посмотрев на него, Поппи снова сморщила нос и лоб, будто собиралась сказать что-то очень важное, и, совсем немного помедлив, повторила:

– Я очень тебя люблю.

Мартин всё понял. Он ещё не знал, что именно понял, но Поппи явно собиралась сообщить ему что-то важное. Ещё он понял, что ему это не понравится.