День красных маков

Мартин проснулся с неясным, смутным ощущением, тяжело дыша, не понимая, где находится. Лишь спустя несколько минут он осознал, что в Лондоне, ему ничего не угрожает, и рядом – Поппи. Он решил посмотреть футбол, полагая, что привычное, повседневное занятие поможет ему побыстрее приспособиться к нормальной жизни, но не сработало. Томясь в заключении, он до смерти хотел увидеть хоть один матч; теперь его нимало не интересовало то, что он видел и слышал. Это казалось мелким, незначительным. Можно ли с восторгом наблюдать, как мячик пинают по траве, зная, что Аарон убит, и жизнь стала полным дерьмом? Всё изменилось; теперь значимым стало другое, отнюдь не чёртов футбол, раньше занимавший огромное место в жизни Мартина; поэтому такие мысли его смутили.

Видя нервное пробуждение Мартина и его задумчивое выражение лица, Поппи поняла – что-то не так. Вот теперь всё начало разваливаться. Она заметила, что он не стал смотреть новости, его больше не интересовало, что происходит в мире, особенно в той его части, откуда он только что вернулся. Он мог воспринимать лишь простые, нестрашные передачи, не напоминавшие о пережитом. Поппи села рядом на кровати, стала смотреть матч.

– Что с нами будет, Поппи? – Мартин по-прежнему не отрывал глаз от телевизора, будто надеялся, что из экрана выпрыгнет ответ.

Она погладила руку Мартина, но он тут же её отдёрнул. Поппи не знала, осознанно ли он это сделал; внутри у неё всё сжалось.

– Ты о чём?

– О том, что с нами будет. Что будет со мной, когда мы снова окажемся в реальном мире?

Поппи не знала, как ответить.

– Мы вернёмся домой и постепенно будем привыкать жить как прежде. Мы научимся жить как прежде. Только верь, я всегда буду рядом с тобой, и вместе мы справимся…

Он повернулся к ней и, прежде чем заговорить, некоторое время не отрывал от неё взгляда.

– Я не помню, как было прежде, Поппи.

Тогда она расплакалась – внезапно, шумно. Его слова были слишком печальны. Она знала, что он прошёл через слишком многое, она никогда не сможет понять его, унять эту боль чашкой чая и парой хороших анекдотов. Она знала, потому что чувствовала ту же боль.

– Почему ты плачешь? – В его голосе зазвучали злые нотки.

Поппи читала между строк: «Почему ты плачешь? У тебя нет права плакать, это меня взяли в заложники, это надо мной издевались, это я видел, как убили моего друга, это мне снятся кошмары». Она как раз собиралась ответить, когда Мартин выпалил:

– Ради всего святого, замолчи, Поппи Дэй, перестань плакать! Не втягивай меня в чёртову пантомиму! Я торчу тут в дорогущем отеле, не могу даже из комнаты выйти, у меня голова кругом, а ты сидишь тут и плачешь, будто это ты прошла всё дерьмо. Нет, Поппи, не ты, а я! Только я это помню, я один! – Он уже кричал. – Я торчал на пресс-конференциях, как запасной винтик, я распивал чаи с тобой и твоим приятелем, когда у меня кружилась голова, и я сыт всем этим по горло! Я видел, как ему отрезали голову, Поппи, они, чёрт побери, отрезали ему голову, и она упала на землю, и, я Богом клянусь, прежде чем они резанули ему по шее, прежде чем поднесли лезвие к его горлу, он смотрел на меня! Он смотрел прямо на меня, будто просил о помощи, но я не мог ему помочь, я ничего не мог сделать, и они убили его, Поппи, они, чёрт возьми, убили его!

Поппи обняла его, и оба плакали горькими, не приносящими утешения слезами; плакали о том, что потеряли навсегда. Она почувствовала, что пришло время всё рассказать. Март ошибался, у неё было право плакать. Ей тоже выпало немало дерьма. Нужно было продумать речь, но Поппи не продумала. Сквозь слёзы она пробормотала так невнятно, что нельзя было разобрать и половины:

– Март, больно не только тебе! Помоги мне, Март, помоги мне, и мы вместе поможем друг другу. Я не справлюсь без тебя. Пожалуйста, Март, пусть ничего этого не случится, пусть уйдёт эта сцена. Не дай никому дотронуться до меня, не дай никому приблизиться ко мне. Пожалуйста, Март!

Она готова была метаться по комнате. Нервы были на пределе, отчего Мартин забеспокоился ещё сильнее; напряжение сочилось из всех пор. Он сжал её локти, и, несмотря на весь гнев, на всю тревогу, почувствовал, как слабы его руки; сила покинула их. Он хотел сделать Поппи больно, потому что она причиняла ему самую страшную боль – не словами, а тем, что за ними скрывалось. Он хотел сделать Поппи больно, потому что был зол и сбит с толку; сердце колотилось, дыхание сбилось с ритма, но, конечно, Мартин не сделал ей больно – не потому что был слишком слаб, а потому что ни за что и никогда не смог бы причинить ей боль. Он любил Поппи.

Её неразборчивый лепет пугал. Мартин заглянул ей в глаза.

– Расскажи мне, Поппи, расскажи мне всё, – прошипел он сквозь сжатые зубы. Злой взгляд, злой голос – она никогда не видела мужа таким.

Она вся сжалась, словно из неё выкачали воздух; голова тяжело повисла на безвольной шее. Волосы упали на лицо. Поппи не могла и не хотела смотреть на Мартина. Может быть, не глядя на него, говорить будет легче? Он всё понял.