День красных маков

– Ну, голубки, – продолжал Мюллен, – вот мы и снова в театре. О, волшебный запах грима! Рёв восхищённых зрителей! Неужели бы вы не умерли, не будь Марлоу?[7] – Рухнув на пустое сиденье, он изобразил обморок.

Майлз рассмеялся.

– Он просто чокнутый!

Поппи повернулась к окну и в темноте смогла различить ряды палаток и времянок цвета навоза, огороженные забором, а дальше – ничего. Вообще ничего в пределах видимого; журналисты оказались в затерянном мире.

Их высадили из автобуса и отвели к месту временного проживания. Поппи неуклюже двигалась в непривычных бронежилете и шлеме, которым суждено было на долгое время стать её постоянными спутниками. Медиацентр оказался всего лишь кучкой палаток. Поппи мёрзла; она и не думала, что, когда зайдёт солнце и день сменится ночью, станет так холодно. Она всегда представляла Афганистан жаркой страной, воображала палящее солнце, песок и верблюдов… Зубы Поппи стучали, и всё сложнее становилось изображать датчанку, привычную к минусовой температуре.

Палаток было около десяти, каждая рассчитана на пять человек; прибывших оказалось меньше. Поппи показали, где она будет спать: кровати разделяла плотная сетка наподобие москитной, которая давала личное пространство, но не защищала. На ветхой кровати лежал спальный мешок, в углу – подушка. Слева висел квадрат брезентовой ткани, за которым обнаружились полка и маленькое зеркало; здесь Поппи могла разместить своё небогатое имущество. Если бы она хоть немного подумала, собирая сумку, она, конечно, взяла бы с собой совсем другие вещи. Ещё одно подтверждение, что подсознательно Поппи не надеялась добраться даже до Северного полярного круга.

Все остальные кровати были пусты; Поппи ощутила облегчение, смешанное с разочарованием. Помня наставления Майлза, она не собиралась ни с кем разговаривать, но ночевать одна в незнакомой обстановке боялась. Майлз, Джейсон и кто-то ещё поселились в палатке напротив. Поппи радовало, что они рядом; стоило ей закричать – и они, в случае необходимости, пришли бы на помощь.

Бастион не был похож на те биваки, которые она видела и представляла. Он скорее напоминал город, дома в котором были построены из рифлёного железа и брезента. Огромный город. Всюду висели указатели, так что заблудиться было невозможно. Тротуары были выложены плитами, проходы перекрыты настилами шестиугольной формы; в углах забился песок. В одной из нескольких больших столовых журналистов накормили; еда оказалась приличной, как в придорожном кафе или школьном буфете, и подавалась в большой одноразовой тарелке с отделениями для разных видов пищи. Это злило и напоминало тюрьму; но еды было много, и она была тёплой, а Поппи оказалась куда голоднее, чем предполагала. Восемнадцать часов в пути и постоянные адреналиновые всплески вызвали у неё бешеный аппетит.

Она ни с кем не разговаривала, следуя указаниям Майлза; её замкнутость и необщительность, наверное, удивляли окружающих, но Поппи было всё равно.

Не раздеваясь, она забралась в спальный мешок и набросила на плечи рыхлую ткань, руку положила на плоский живот. Она надеялась забеременеть, прежде чем Мартин уйдёт на фронт – было бы легче ждать его, нося под сердцем ребёнка. Внутри неё росла бы частичка любимого мужчины, и Поппи не так страдала бы от одиночества, зная, что их род продолжается.

В мечтах она видела, как это будет. Мартин вернётся с фронта, и она протянет ему малыша – сына или дочь. Он скажет ей: «Спасибо, Поппи, спасибо за твой тяжкий труд. Ты растила нашего прекрасного ребёнка, пока я строил песочные замки»…

Но никакого ребёнка не получилось, и пустой живот тянуло от невыносимой тоски по мужу и материнству, маленьким ручкам и ножкам, толкающим изнутри. Поппи ничем не могла утолить этого желания, облегчить эту боль. Так же, как она представляла Мартина, ждущего её помощи, она рисовала себе в воображении своих нерождённых детей – девочку Пегги и мальчика Чарли, – плавающих где-то в небытии, ожидая, пока им подарят жизнь. Поппи положила ладонь на прохладный живот. «Подожди немного, малыш, я скоро».

До слуха Поппи доносились шум и приглушённая речь людей за стенами палатки. Она чувствовала, что стала ближе к Мартину, и хотела, чтобы он тоже это чувствовал. «Я люблю тебя, Март. Сладких снов, милый».

Мысленно она поговорила и с Доротеей, сказав старушке, что любит её. Поппи надеялась, бабушка не задаётся вопросом, куда подевалась внучка. Поппи никогда не считала свою маленькую квартирку роскошной, но, лёжа на продавленной койке, она вспомнила чудесную кровать из «Икеи» и подумала – в мире есть гораздо худшие места, куда можно приклонить голову.

Глава 12