День милосердия

В идеале жизнь каждого человека стоит того, чтобы ее подробно изучали, а уроки собирали бы в общечеловеческую книгу «Как жить». Тем более стоит этого жизнь художника. Художник — поэт, живописец, актер, музыкант — обладает особой восприимчивостью к миру, к его радостям и скорби, к его улыбке, смеху, к грусти и плачу. Непосредственная реакция художника на мир — это, да простится мне такое сравнение, — сигналы о состоянии здоровья человеческого сообщества. И если один художник смеется, а другой плачет, то надо с одинаковым вниманием выслушать того и другого, пожалуй, даже с большим вниманием того, который плачет. И если художник, бодро улыбавшийся прежде, вдруг загрустил, увидев в жизни нечто печальное, надо терпеливо вдуматься, узнать, понять, отчего он загрустил, а не торопиться с выводами и мерами.

Очень непосредственной реакцией на окружающий мир обладал Александр Вампилов. Настоящего художника отличает еще и высокая ранимость. Вампилов имел как бы двойную ранимость: первого порядка ранимость давала внутренний импульс таланту художника, в результате чего появились на свет «Провинциальные анекдоты», «Старший сын», «Утиная охота», «Прошлым летом в Чулимске»; ранимость, так сказать, наведенная была результатом непонимания его художнической боли, его искренности. Сначала не поняли «Утиную охоту», затем еще более не поняли «Прошлым летом в Чулимске». За «Утиную охоту» (альманах «Ангара», 1970, № 6) автора ругали чуть ли не со всех трибун города в течение последних двух лет его жизни, а в пьесе «Прошлым летом в Чулимске» отыскали «идейную ущербность содержания», и пьесу удалось опубликовать только, увы, уже после смерти Вампилова. Если ранимость первого порядка стимулирует творчество художника, то непонимание его добрых намерений подавляет это самое творчество, ожесточает сердце художника.

Трагическая гибель Александра Вампилова не была лишь роковой прихотью случая, она предопределилась многими факторами: тут и страсть Сани к водной стихии Байкала; и наша бесхозяйственность — засоренность уникального озера сплавным лесом, из-за чего в воде скрытно плывет большое количество коварных топляков, на один из которых и налетела злополучная лодка; и близкий день рождения — тридцатипятилетие, отметить которое Саня намеревался в порту Байкал; тут и разного рода сложности, почти неизбежные в жизни литератора — целый узел сошедшихся воедино обстоятельств, которые не назовешь благоприятными.

Многое в тот момент было за него, еще более могучее подкрепление двигалось из будущего, но многое было и против, и силы оказались неравными. Вампилов прекрасно плавал, до берега оставалось совсем немного, всего несколько метров, но в схватке с холодной байкальской водой не выдержало сердце — сказалось нервное перенапряжение, в котором он жил все эти последние годы.

Рассказать о всех моих встречах с Вампиловым так же невозможно, как невозможно пересказать день за днем семь лет жизни. Память хранит даже самое, казалось бы, незначительное: встретились в Доме писателей, на улице возле «Молодежки» (так мы называли газету «Советская молодежь»), перекинулись словом, вместе подъехали на машине, шумной компанией неутомимых спорщиков пировали на берегу Ангары (Саня, как всегда, добровольный повар и режиссер наших пирушек). Поток жизни — цепочка встреч, которые были бы вполне заурядными, если бы не освещались тревожным светом будущей трагедии.

Знакомство, поначалу настороженность ко мне, к моей сдержанности, к моему инженерному практицизму, какие-то шероховатости, преодоление их, взаимная симпатия, начинающаяся дружба — движение по спирали и вверх — вот как представляются мне наши отношения с Вампиловым. Помню непрерывно растущий интерес к его личности, к его образу мыслей, к его человеческой сути, и при этом — постоянное ощущение его таланта, энергии, открытости, почти исповедальной искренности.