День милосердия

Дни нашей жизни на подстанции были безоблачны в прямом и переносном смысле этого слова. Работали с утра до позднего вечера, хозяйственные обязанности исполняли весело, дружно, как добрые братья, которым нечего делить и не из-за чего ссориться. Это была поистине золотая пора, по крайней мере, мне она вспоминается со сладкой щемотой в сердце, как вспоминаются светлые дни юности, когда ты еще здоров, полон сил и все у тебя идет ладно. Густой смолистый запах леса, стрекот кузнечиков на просеке, гудение трансформаторов, вкус сотового меда, лукавые мудрствования Таборова по вечерам, лесная малина с куста, первые маслята, удивительно ласковая собачка, походы на берег Ангары, приволье, ветер, яркое солнце — все это осталось в сердце и живет неразрывно с памятью о Сане Вампилове.

Потом вдруг все разом развалилось. Шугаев оскорбил Таборова, между ними вспыхнула нешуточная ссора, и Шугаев вынужден был уехать. У Таборова пошла горлом кровь, его увезли в город. Зарядили нудные дожди, наползли сырые туманы, отключилось освещение, на подстанции стало холодно, промозгло — настроение работать пропало, и мы вернулись в Иркутск.

Долгие годы меня подспудно мучило ощущение жестокой пронзительности перехода от безоблачного счастья к серой безысходности. Уже после гибели Вампилова внезапно пришел на ум сюжет рассказа. Писал я его более трех лет, бракуя вариант за вариантом, наконец в «Звезде» он был напечатан под названием «Лесная подстанция», с посвящением памяти Александра Вампилова.

Вспоминаю второе июня 1972 года. С утра накрапывал дождь, и мы боялись, что книжный базар сорвется. Но к полудню вышло солнце, стало припекать, за книжными лотками без навесов было по-настоящему жарко. Улица Урицкого была запружена людьми, это вообще старинная торговая улица Иркутска, а тут еще пятница, да к тому же книжный базар. Из милицейской «Волги» через динамики разносился внушительный бас Жени Раппопорта; наш критик представлял публике авторов и их произведения. Гвоздь программы — альманах «Сибирь». Над улицей трепыхалось белое полотнище — «День альманаха «Сибирь». За лотками вместо обычных продавцов — авторы альманаха: А. Вампилов, В. Жемчужников, С. Иоффе, В. Распутин, Б. Ротенфельд, Д. Сергеев, М. Сергеев и другие наши товарищи по перу. Торговля шла на удивление бойко. Тут же, прямо в толкотне и сутолоке, экспромтом даваемые интервью, стремительные диспуты, взаимный обмен шутками и мыслями всерьез, выяснение, кто есть кто, знакомства. А над толпой — рычащий голос Жени Раппопорта: «Альманах «Ангара» переименован в «Сибирь». И в этом тоже приметы времени. Покупайте наш альманах, в нем вы найдете произведения, о которых скоро заговорит весь мир!»

Успехом, насколько помню, пользовались все. И, конечно, молодой смуглый человек с густой черной шевелюрой, с веселыми искрящимися глазами и иронической усмешкой, шутливо призывавший покупать его пьесы. Саня продавал четвертый номер «Ангары» за 1970 год, где была напечатана комедия «Двадцать минут с ангелом». Многие интересовались «Утиной охотой», но к тому времени шестой номер с «Утиной охотой» уже стал библиографической редкостью. Женя Раппопорт вещал истину, а многим казалось, что он слегка перегибает ради рекламы.

Когда все было закончено и мы помогли работникам книжного магазина убрать лотки и остатки непроданных книг, Саня прокомментировал это событие так: «Побольше бы таких собраний, говорили рабочие, расходясь по домам». Еще одна расхожая фраза, почерпнутая из бездонного газетного источника, произносилась им столь натурально, что всякий раз вызывала у нас улыбку.

Постепенно, один за другим, писатели, участники базара, разошлись кто куда, и мы с Саней остались вдвоем. Мы шли по улице Ленина. Впереди, на углу, где поворачивали трамваи, громоздился мой дом. Нам надо было серьезно поговорить о пьесе, и я пригласил Саню к себе. Это приглашение не было каким-то особенным или странным — в ту пору Саня, как и многие другие иркутяне, был частым моим гостем, так же, как и я его, в числе многих других.

Помню, дома никого не оказалось, и мы, засучив рукава, принялись за стряпню. Нажарили картошки, была колбаса, лук, сало, какие-то консервы. Нашлось и вино — как-никак, мы удачно поторговали и по древнему обычаю имели право осушить по стаканчику. Он очень любил каберне. За стол мы сели часа в четыре дня, а ушел Саня от меня в половине третьего ночи. На все мои уговоры остаться ночевать он мягко повторял: «Нет, нет, старик, у нас нет телефона, Ольга волнуется».

О чем мы говорили в тот долгий, незаметно промелькнувший вечер? О многом.