День милосердия

«И странно, что наша последняя встреча с Саней, наш последний разговор тоже пришлись на ясный июльский вечер 1972 года… Мы говорили о пьесе «Прошлым летом в Чулимске», только что написанной им. Саня курил и, часто затягиваясь, скашивал глаза на сигарету, выпуская дым, как-то зло и толсто напрягал верхнюю сизую губу… Он был недоволен моими словами, более того, был чрезвычайно раздражен ими…»

Должен заметить, что разговор этот по пьесе «Прошлым летом в Чулимске» состоялся между ними уже после заседания редколлегии, следовательно, после выступления Шугаева на ней. Должно быть, память изменила Шугаеву, когда он говорит о пьесе как о только что написанной. На редколлегии 28 июня обсуждался далеко не первый вариант, к этому времени Вампилов уже не раз кардинально перерабатывал пьесу. Вампилов был не из тех, кто любит обсуждать свои отношения с товарищами, он и со мной не обсуждал свои взаимоотношения с Шугаевым. Однако горечь его была столь сильна, что однажды, во время нашего плавания по Байкалу, когда речь зашла о Шугаеве, он обронил: «Высказал ему все, что о нем думаю, а теперь жалею, что не сдержался». Расхождения между ними ощущались мною давно и имели, насколько мне известно, глубокие основания, но никогда прежде не проявлялись столь остро. Для меня очевидно, что не сама по себе критика пьесы — Вампилов был терпимым к критике и внимателен к замечаниям, — а форма критики, избранная Шугаевым, который не был членом редколлегии, позиция, занятая им по отношению к редколлегии и автору, — вот что, по сути, явилось последней каплей, переполнившей терпение Вампилова.

Вампилов был удручен — и тем, что публикация пьесы откладывается на неопределенный срок; и тем, что администрация Иркутского ЦБТИ высказала недовольство «Утиной охотой», решив, что пьеса нацелена против них; и страшной усталостью, и бессонницей, и, наконец, тем, что Сандро — режиссер Александр Товстоногов — не сможет приехать на Байкал…

Я сказал, что мы, то есть Валентин Распутин, Марк Сергеев и я, собираемся в обком партии; что не отступимся, будем отстаивать свою точку зрения, напишем, если надо будет, в Москву, потребуем отзыв компетентного специалиста. Вампилов устало покачал головой — нет, ничего этого делать не надо, он собирается еще поработать над финалом, ему кажется, что в самой последней картине есть некоторая угловатость в решении героя пьесы Шаманова выступить на суде. Он сказал, что хочет, в принципе ничего не меняя, сказать о том же самом, но в иных выражениях. Я с раздражением возразил, сказав, что это сущий пустяк, такую правку наверняка можно сделать и во время репетиции. Саня был непреклонен, лицо его как-то непривычно для меня затвердело, и мне показалось, что мы сейчас поссоримся. Однако он внезапно предложил сплавать с ним и с Глебом Пакуловым на лодке по Байкалу — дней на десять. У нас с женой и дочерью с 5 августа были путевки в Дом творчества Дубулты, и еще почти целый месяц можно было поработать дома, но я был так измотан заботами в альманахе и собственной своей литературной работой, к тому же соблазн проехаться по Байкалу на лодке был так велик, что я немедленно согласился.

Почти двое суток мы ждали в порту Байкал погоды, сидели в просторной теплой горнице у Пакулова, беззаботно гоняли чаи. В один из этих дней и состоялись смотрины дома, приглянувшегося Вампиловым. Хозяйка нахваливала дом, а в это время лил проливной дождь, и Саня, верный себе, осмотрев комнаты, сказал: «Хороший дом, не протекает». Обескураженная хозяйка принялась божиться, Саня тотчас успокоил ее, согласившись с назначенной ценой. Она засуетилась было налаживать самовар, но Саню словно гнало куда-то, он буквально не мог стоять на одном месте. Мы даже не переждали дождь и прямо в сплошную стену хлещущего ливня выскочили на улицу. Все это воспринималось мною в то время, прямо скажем, юмористически.