День милосердия

Он сел, вздрагивающими руками собрал орехи в кучку. Кира пристально следила за его лицом — оно было налито злостью, как бы одеревенело, глаза выпучились, округлились, потемнели. Он шумно дышал и все поглядывал на дверь — косым злобным взглядом.

Кира отложила карандаш, пошла на кухню. Ольга сидела на лавке, откинувшись к стене, красная, с пустыми глазами, уставившимися в одну точку. Дым синими клубами валил от сковороды — горел забытый блин. Кира сдернула сковородку с огня. Стряхнув с нее дымящиеся угли в ведро с помоями, поставила на припечку. Открыла двери в сени. Пока открывала, Васька дотопал из спальни до стола и, схватившись за скатерку, потянул вниз. Стоявшая на краю тарелка с блинами, высокой стопкой, свалилась на пол. Ольга не пошевелилась. Кира подхватила Ваську, унесла в спальню, посадила в кроватку — он захныкал. Расплакалась проснувшаяся Иришка. Вошла Ольга. Молча отстранила Киру, посмотрела пустыми глазами на дверь. Кира спросила:

— Что случилось, Оля?

Ольга меняла пеленки под Иришкой. Делала она это резкими рывками — ребенок перекатывался по клеенке, как целлулоидная кукла. Туго запеленав дочку, она разогнулась и, не глядя на Киру, сказала:

— Че у меня спрашиваете? Вам лучше знать…

Кира пожала плечами:

— Откуда?

— А, — Ольга вся передернулась, отошла к окну. — Надоели вы мне оба хуже горькой редьки.

— Я-то здесь при чем? — удивилась Кира.

— Цаца! Строит из себя бог знает что.

— Ну, знаешь ли!..

Кира вышла на кухню, заставила себя успокоиться, десять раз повторила, что все это чепуха, чепуха. Собрала с полу блины, поправила скатерть. Настроение работать пропало, захотелось уйти куда-нибудь — на реку, в кино, просто так — лишь бы из этого дома. Она зашла к себе. Петр, понуро сгорбившись, сидел за столом. Взглянул на нее виновато, вымученно улыбаясь.

— Ты должен извиниться перед Ольгой, — хмуро сказала Кира.

Петр поднялся, в глазах его появилось жалобное выражение — он медленно помотал головой.

— Ты же оскорбил ее! — возмутилась Кира.

Он стоял за столом, как провинившийся школьник за партой, и пальцем машинально давил орехи. Кира впервые заметила, какие у него пальцы: широкие, плоские, со сбитыми ногтями, со шрамами, с какими-то шишками на косточках. Руки говорят больше, чем лицо, подумала Кира. Вот что обязательно должно быть на портрете! Ей вдруг до щемоты стало жаль его.

Он поднял глаза на нее, они были тоскливые, влажные, робкие. Кира догадалась, что он хочет сказать что-то важное, хочет, колеблется, не может и страдает. Все это было в его глазах — лицо при этом оставалось вялым и неподвижным.

— Ну, что же ты? — спросила она.

Петр промычал что-то, повернулся и, уронив стул, быстро вышел. Кира опустилась на табурет перед мольбертом — с листа бумаги на нес смотрел Петр, но совсем другой, не тот, который только что выскочил из комнаты. Кира отколола лист и, сложив его вчетверо, медленно разорвала на мелкие части.

Петр ночевал на кухне, подстелив полушубок и телогрейку. Утром, едва он ушел в гараж, Ольга сбегала в столовую, где раньше работала, вернулась с двумя подружками. Они помогли увязать вещи: кое-что из одежды, одеяло, подушку. Кирины подарки — брошь из янтаря, капроновые чулки и флакон духов — Ольга демонстративно выложила на кухонный стол, дескать, вот, не тронуто, не ношено, подавитесь вашими подарками.

Вспомнила про обручальное кольцо — дергала, дергала — не снимается, словно въелось в палец. Кинулась к умывальнику, намылила — кое-как сошло, чуть не с кожей. Положила возле Кириных подарков и вдруг рухнула на табурет, упала грудью на стол и заголосила.

Подружки тоже захлюпали носами, начали отговаривать: «Ну куда ты с двумя, третий под сердцем? Куда из такого дома, от верного мужика? Останься, дура, перемелется». Говорили, говорили, а она все каталась головой по столу и всхлипывала. Потом затихла, поднялась, раскосмаченная, в слезах, опухшая, и тихо, как бы про себя, сказала: «Нет, девочки, не останусь я. Раньше все равно было, осталась бы, а теперь нет. К матери поеду».

«Да дура ты — деньги лишние, мотаться туда-сюда? Поживи у нас недельку-другую, погляди за ним со стороны. Придет твой мужик, вот увидишь, придет». Ольга покачала головой, но в лице у нее уже не было прежней решимости. «Придет ли, девочки?» — спросила она. «Придет, придет. Прибежит! В ножки упадет, умолять будет, чтоб вернулась. Вот тут-то и начнется твое царствие: все, что потребуешь, сделает». — «А че требовать-то? Шелки-наряды, че ли? Душу же не стребуешь!» — «А ты не пробовала. Только-только начала разбираться, что к чему, и бежать. Страдать больно, а ты перестрадай да и его заставь пострадать. Вот тогда и получишь душу-то». — «Ох, девочки, выйдет ли?» — «Кольцо возьми, не разбрасывайся».

Ольга задумалась. Покусывая губы, прошлась по нетопленой кухне, встала перед столом. Нашарила кольцо, надела на палец.

Втроем молча быстро уложили последние тряпки, какие были развешаны по стульям, закутали детишек и пошли.