День милосердия

Мосин осматривал сваренную накануне плеть, ту самую, из-за которой Лешка остановил сварку. Он ходил от стыка к стыку, наклонялся над швами, ощупывал их обеими руками и смачно сплевывал, бормоча про себя ругательства. САК тарахтел у начала следующей плети — состыкованных, как карандаши, секций.

Заметив Лешку, Мосин поднялся ему навстречу, сунул руки в карманы. Лешка остановился в двух шагах, переводя дыхание, растерянно соображал, с чего начать: то ли отдать листок, а потом спросить про САК, то ли наоборот. На губах Мосина задрожала ухмылка.

— Че, малый, опять рога зачесались? — Он лениво кивнул на работающий САК. — Фа́тера иди пободай, он карбюратор привез.

Лешка в замешательстве стиснул листок, отступил на шаг.

— Врете!

— На хрена? Мне теперь все до этого дела, — Мосин выразительно потряс двумя руками, засунутыми в карманы. — Лишь бы бумагу дали.

Лешка круто повернулся, побрел в мрачном раздумье. Дойдя до конца плети, он остановился, расправил смятый листок, решительно пошел обратно. Мосин все так же стоял, засунув руки в карманы.

— Вот, — сказал Лешка, не поднимая глаз. — Здесь написано, как называется больница для вашей матери. Будете в городе, узнаете.

Мосин часто заморгал, рот его судорожно перекривился. Лешка бросился бежать.

Павел Сергеевич нетерпеливо вышагивал по вагончику, сердито двигал бровями, отчего пенсне покачивалось и ползало по переносице. Он уже обдумал, как увезти Лешку в город, и теперь сердился, что его так долго нет.

Наконец Лешка появился, но такой понурый, такой съежившийся и несчастный, что у Павла Сергеевича не повернулся язык ругать его.

Лешка устало присел к столу, уронил голову на руки. Павел Сергеевич растроганно потрепал его волосы:

— Зарос, как барбос.

Лешка вяло отстранился.

— Папка, скажи, я правильно сделал, что остановил сварку?

Павел Сергеевич долго молча смотрел на него усталыми глазами, тяжело вздохнул:

— Что мне с тобой делать?

— Нет, скажи, правильно я поступил?

— В принципе, да, а фактически — нет.

— Что значит «фактически»?

— Видишь ли, сына, не так все просто в жизни, как тебя учили. Мы строим новое общество, и это новое общество строят люди реальные, те, которые живут сейчас с нами, под одним небом. А люди эти, — он пощелкал пальцами, — как бы тебе сказать? В общем, неплохие люди, но далеко еще не те, какими бы должны быть. Но мы не можем ждать, пока они станут теми, идеальными. Мы должны строить фундамент с этими людьми. Если их не допускать до строительства, то и фундамента не будет. Понимаешь? То есть приходится сознательно идти на компромиссы.

— Я понимаю. Мы не можем ждать. Все верно, но зачем же разрешать им делать брак?

Павел Сергеевич задумался.

— По крупному счету ты, конечно, прав, — собрался он наконец с мыслями. — Конечно, прав. Но не забывай, что иногда бывают и такие обстоятельства, которые подчас диктуют людям поступки, не всегда совпадающие с их желаниями, и не всегда можно бороться против этих обстоятельств.

— Как то есть не всегда? — удивился Лешка. — Ты же сам мне говорил, что честный человек всегда найдет в себе силы бороться против подлости и лжи.

Павел Сергеевич поморщился, поскреб затылок:

— Ты слишком прямолинейно понимаешь слово «бороться».

— А как иначе бороться? Болтать? Может быть, ты считаешь, что Мосин и дальше может так же халтурить? Строить фундамент и при этом сознательно портить людей? Какими же они станут, когда фундамент будет готов? Кому нужен такой фундамент?

Павел Сергеевич молчал. Сказать правду не поворачивался язык, выкручиваться дальше он не мог — надо было либо немедленно соглашаться, либо…

Лешка пристально следил за ним, в холодных глазах его росло недоумение.

— Да, да, конечно, ты прав, — торопливо согласился Павел Сергеевич.

— А почему же ты отдал им карбюратор, не разобравшись, что здесь произошло? — с обидой, дрожащим голосом спросил Лешка.

— Почему «не разобравшись»? Разобравшись, — ответил Павел Сергеевич, чувствуя, как противно задрожали кончики пальцев. — Мосин варил на повышенном токе. Такие режимы допустимы, если шов проходит по механической прочности. Вот я и заставил Чугреева вырезать кусок шва, чтобы проверить в лаборатории.

— Знаешь, папа, мне кажется, ты слишком доверчив, — задумчиво сказал Лешка. — Мосин мне сам признался, что специально гонит брак, якобы по приказу Чугреева. Я сначала не поверил — он такой человек, всего можно ожидать, — но сейчас вот думаю, думаю, вспоминаю, и мне начинает казаться, что он не врал. А с другой стороны — дико: как может Михаил Иванович пойти на это, когда он отлично знает, какой важный газопровод строим?

— Ты слишком увлекся своими подозрениями, — сухо сказал Павел Сергеевич. — Дорог каждый час, люди работают действительно геройски, не щадя себя, потому что понимают, какой это срочный газопровод. А ты…

— А что я? — упрямо нахохлился Лешка.

Павел Сергеевич хлопнул ладонями по столу, резко поднялся, зашагал по вагончику: пять шагов вперед, пять назад. Пол скрипел, когда он разворачивался.