День милосердия

Прошлой ночью Лешка поклялся, что не встанет со ступенек, пока не поговорит с ней прямо и смело. Он просидел всю ночь. Под утро, когда еле забрезжил рассвет, она выскользнула из бригадирского вагончика. Подбежав к ступенькам первого зеленого, испуганно вскрикнула, схватилась за грудь:

— Лешка?! Господи, как ты меня напугал!

— Зачем ты это сделала? — разом обрезал он все ее вопросы.

Она сникла, присела рядом, уткнулась лицом в колени. Долго сидела так, словно уснула.

— Ты боялась, что не выйдешь замуж? — спросил он, вздрагивая от холода и нервного возбуждения.

Она резко выпрямилась, двумя руками встряхнула прическу, покачала головой:

— Тебе не понять, ты еще совсем мальчик.

Лешка сжал челюсти, затаил дыхание, унял дрожь.

— Я бы женился на тебе, — выдохнул он единым духом.

Она посмотрела удивленно, грустно улыбнулась:

— Чудачок ты маленький. Мне ведь уже двадцать семь! Старуха, можно сказать.

— Никакая ты не старуха!

— Я выхожу замуж за Чугреева. Понял? А теперь иди спать. Я посижу одна.

— Тогда зачем ты со мной так? — почти закричал он. — Играла, да?

Она зажмурилась, лениво провела рукой по лицу, словно сняла паутину, тихо засмеялась:

— Я легкомысленная, люблю целоваться. Не сердись на меня, Леха, мне и так тошно…

И вот теперь она сидит здесь и зашивает чугреевскую куртку. Лешка с отвращением фыркнул. Он поклялся не обращать на Вальку внимания, но его все время тянуло к ней, и в глубине души он надеялся, что с Чугреевым у нее все расстроится. Потоптавшись возле своей полки, он хотел уж было улизнуть, но Валька остановила его.

— Леша, посиди со мной. — Она опустила руки на колени, спросила жалостливо: — Трудно тебе, да?

Лешка остановился в дверном проеме, уперся руками в косяки, пружинисто оттолкнувшись, круто повернулся:

— А тебе-то что?

— Жалко мне тебя, вот что. — Она встала, подошла к нему вплотную. — Какой ты все-таки еще пацаненок. Ехал бы ты домой, отдохнул…

Он упрямо сжал губы.

— Я понимаю, — сказала она, — тебе трудно, потому что ты не знал настоящую жизнь, а она, видишь, какая.

— Неправда! — закричал он. — Не такая настоящая жизнь, не такая! И не ври! Люди сами себе портят жизнь. Сами!

Валька смотрела на него со страхом:

— Леша, что с тобой?

— Ничего! Вот и ты — тоже. С некоторых пор… — он замолчал.

К вагончику подходил отец.

— Что «с некоторых пор»? — вызывающе спросила она, но, заметив Павла Сергеевича, вся передернулась, фыркнула и выскользнула мимо него из вагончика.

Павел Сергеевич недоуменно посмотрел ей вслед:

— Что это с ней? Такая веселая была…

Лешка пожал плечами.

— Заходи, папа, теперь у меня персональный вагон.

— Знаю, знаю, — сказал Павел Сергеевич, поднимаясь в вагончик. — Мне Чугреев рассказал про твои подвиги.

Они уселись за стол друг против друга.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Павел Сергеевич, с тревогой разглядывая серое, измученное лицо сына. — Ты плохо выглядишь. Ты не болеешь?

— Нет, папа, в этом смысле все в порядке. Меня мучает другое. — Лешка задумчиво посмотрел в забрызганное дождем окно, тяжело вздохнув, опустил глаза. — Или я идиот, или… — Не найдя слов, он горько усмехнулся. — После этого случая на меня тут смотрят все как на идиота. То ли все боятся его, то ли… Не могу понять. С одной стороны — халтурщик и рвач, а с другой — взял обязательства бороться за звание. И потом — такая ужасная, нелепая жизнь. Жалко. Я сначала решил, что он специально все выдумал, чтобы выманить иглу, а сегодня вдруг понял: он мне душу раскрыл, знаешь, по-человечески, а я кретин.

— Ты о ком?

— О Мосине. Слушай, папа, ты, наверное, знаешь: алкоголиков лечат у нас или нет?

«Господи, какой он странный», — подумал Павел Сергеевич, сдерживая нарастающее раздражение. Ему не терпелось приступить к разговору, ради которого он прилетел на трассу, а тут про алкоголиков…

— Зачем тебе это? — спросил он хмурясь.

Лешка оживился, придвинулся к столу.

— Надо, папа, очень важно. Понимаешь, только ты никому не говори, у Мосина мать пьет, валяется по базарам. Мать, понимаешь! А он стесняется спросить. Я хочу помочь ему.

Павел Сергеевич смягчился:

— Алкоголиков лечат.

— А где, где лечат, в какой больнице?

— В психоневрологическом диспансере. За городом.

Лешка схватил тетрадку, торопливо записал, вырвал листок.

— Извини, папа, я сейчас.

— Да успеешь ты… — крикнул обескураженный Павел Сергеевич, по Лешка уже выпрыгивал из вагончика.

На широкой поляне вертолет казался каким-то неземным, обессилевшим существом: четыре лопасти, словно обгоревшие крылья, безжизненно свисали чуть ли не до самой земли. Возле него все еще толпились рабочие. Пилот по одному запускал их в кабину, изнутри доносился зычный шепелявый голос Якова.

Ни в вертолете, ни в вагончике Мосина не оказалось. Лешка хотел уж было вернуться к отцу, но вдруг услышал приглушенное расстоянием тарахтенье САКа. «Неужели нашли иглу?» — ужаснулся он и кинулся на просеку. Впереди, в полукилометре от поляны, виднелась фигура человека — круглая сутулая спина, качающаяся походка. Вот где Мосин! Лешка побежал вдоль траншеи, по гусеничным следам.