День милосердия

Он очнулся и в сумеречном свете на стене, справа от себя, заметил черное круглое пятно. Он долго смотрел на него и никак не мог сообразить, что бы это могло быть. Приподняв руку, он дотянулся до пятна и тотчас понял, что это обыкновенная розетка. «Федя», — услышал он возле себя, но, прежде чем шепот этот долетел до него, смутная мысль, скорее догадка о том, что он и розетка могут быть как-то связаны, пришла к нему. Он повернул глаза и увидел слева темный силуэт — кто-то стоял возле него: огромная, пирамидой, голова, вздыбленные, холмами, плечи, уродливое угловатое туловище. Господи, да это же Тося с малышом на руках!

— Звал, Федюша? — спросила она и включила свет.

— Ребят позови, — сказал он, зажмурившись.

Тося, не выходя, крикнула от порога:

— Тарас! Яшка!

Они отозвались со двора, зашлепали босыми ногами по ступенькам крыльца.

— Отец зовет, — сказала Тося строго.

Они робко вошли, встали возле матери. Яков схватился за ее передник.

— Пусть подойдут, — велел Федор.

Тося подтолкнула обоих свободной рукой и сама подошла ближе, встала так, чтобы ему лучше было видно маленького Кольку. Федор приподнял тяжелую, словно чугунную, свою руку и погладил сперва Тараса, потом — Якова. Они смотрели на него во все глаза, как на какое-то страшное чудище.

— Хорошие они сейчас, не баловали без тебя, — сказала Тося. — Ждали тебя, скучали.

— Скучали? — спросил Федор. — А? Скучали по отцу?

— Ага, — кивнул Тарас.

— Вот видишь! — обрадовалась Тося. — И маленький скучал, плакал даже.

— Пап, — расхрабрился Тарас, — когда садок закончишь? Обещал.

Федор посмотрел на этажерку — да, верно, обещал, стоит полсадка, как открытая летняя эстрада в парке отдыха. Такой садок задуман — дворец! Трехъярусный, с высоким куполом, с четырьмя воротцами на четыре стороны света, с перекладинами и кормушками — ешь, пей, летай, птица, как на воле! Обещал… День хорошей усидчивой работы. День! А где его взять, этот день? Где взять руки, которые смогли бы перекусить кусачками провод? Пальцы, которые смогли бы обвить тонкими проволочками перекрестье? Он с тоской смотрел на недоделанный садок и словно забыл, что возле него стоят дети и жена.

— Ладно, — с трудом произнес он, — скоро…

Он снова погладил Тараса и Якова. Тося присела на корточки, чтобы он достал и младшенького — Кольку, но тот вдруг разревелся благим матом, и Федор бессильно опустил руку.

— Ладно, идите.

Тося зашикала на ревущего Кольку, дала ему шлепка — он затих.

— Мать не обижайте, — сказал Федор и заторопился, сбиваясь с дыхания: — Мать… мать берегите… Тарас, ты… старший… Все, идите…

— Поцелуйте отца, — холодным, каким-то мертвым голосом вдруг приказала Тося.

— Нет, нет, — испуганно воспротивился Федор, — не надо… Идите!

Тося вывела ошеломленных детей, задернула занавески.

— Ивана позови, — попросил Федор.

— Ладно, — чуть слышно донеслось из коридорчика.

Иван показался в окне, на нем была шляпа с защитной сеткой и брезентовая куртка — однажды пчелы искусали его до озноба, и с тех пор он стал опасаться их.

— Привет! — сказал он, отбросив сетку. — Решил малость подкормить, да надо бы отсадить рой из пятого улья. Как ты?

— Брось все, зайди.

Иван испытующе посмотрел на него и кивнул. Пока он не спеша обходил дом, Федор напряг память и вспомнил все, что должен был сказать Ивану — те немногие распоряжения, которые считал важными.

— Садись, — сказал он вошедшему Ивану, — ближе.

Иван сел, снял шляпу с сеткой, положил на колени. Федор пожал его руку, вцепился в сетку.

— Ваня, ты добрый, образованный… — начал Федор, но ему не хватило воздуха, и он переждал, набираясь сил. — Ваня, как мужику: не жилец я. Молчи! Сделай, как прошу… Завтра, с утра — к начальнику, скажи правду про квартиру… скажи, выдумал, Пигарев не такой… Если что, пусть снимут с очереди, — понял?

— Ты что, чокнулся? — изумился Иван. — Кому это надо? Такой ты или не такой — кого это волнует? Дали тебе очередь и помалкивай, сопи себе в кулачок. Смотри ты, честный какой нашелся! Об жене, о детях подумай!

— Подумал, — возразил Федор.

— Плохо подумал! — горячился Иван. — А я как, по-твоему, буду выглядеть перед людьми? Фокусником? Придурком? Нет уж, Федор, давай все оставим, как есть. Утром поговорим.

— Утром — поздно, — сказал Федор, ловя немигающими своими выпуклыми глазами прячущиеся глаза Ивана.

— С чего это поздно? — растерянно, невольно понизив голос, спросил Иван.

— Знаю, напрасно не тревожил бы. Пчел, улья — тебе, мед, деньги — Тосе. Ей на Украину, к старикам. Клетки, садки — тебе, от меня…

— Да ты что, Федя? Всерьез или как? Не пойму что-то тебя, — пробормотал растерявшийся Иван и вдруг решительно встал и рубанул рукой: — Знаешь, Федор, ну тебя на фиг! Лежишь целый день, от безделья всякая дурь в голову лезет, и других баламутишь.

— Сиди, — тихим, но полным какой-то странной силы голосом сказал Федор, не выпуская сетку.

Иван сел. Глаза его поблескивали в щелках, но не живо и весело, как обычно, а боязливо, настороженно. И пока он молчал, в голове у Федора кое-как сплелся незатейливый замысел…

— Провода, два куска, принеси, — сказал Федор.

— Зачем? — отшатнулся Иван.